Дни яблок

Вот тут я и поджёг серу. Ту самую, сложенную аккуратной кучкой. Были искры, потом здорово вспыхнуло, повалил дым. Раздался кашель, ругательства… проклятия вперемешку с магической грязью полетели в разные стороны, чёрный кофейный сервиз рухнул в пламя. Я вылез из укрытия и стащил покрывало со второго зеркала.

— … Никого нет, — зловеще сказало со своего кресла Лицо. — Только рука из унитаза торчит…

Шоколадница люто кашляла, при этом махала руками и топала, внутри неё что-то тарахтело и звякало, чепец совсем съехал на затылок, облик потемнел, глаза ввалились и сверкали красным — неистово, но слабо.

— Как такое возможно? — слабо шевеля растрескавшимися губами, поинтересовалась кукла. — Откуда подобная сила?

Она подобрала подол юбок, превратившийся в сплошную рванину и от этого схожий с сильно порушенными кружевами. Развернулась и было собралась бежать на скрипучих деревянных ногах. Затем остановилась, достаточно резко, чтобы яростно скрипнуть вновь. Оглянулась направо налево — косы, пытаясь выхватить из прокуренного серой пространства немного жизни для себя, слабо метнулись вслед хозяйкиной голове, подчиняясь скорее физике, нежели злой воле. Она оглянулась, поняла, но ничего не успела сделать — ведь оказалась прямо между двух зеркал. Раскрылась отражениям, встала меж двух стёкол…

— Откройся, нежить, — сказал я. — И дух вон. Absit…

Я навел на исчадие третье зеркало, то самое, что холодело от страха у меня в руках.

По ткачуковскому холлу прошёл ветерок, пепел кофейного сервиза вознёсся к потолку и повис пылью.

— Пахнет грозой, — заметило Лицо, — и несчастьями какими-то..

Она упала навзничь. Темноликая рыжеволосая кукла в сером, белом и розовом. Голова её стукнулась об пол деревянно, к лоб прочертила маленькая вертикальная трещинка — Каин<и след, нрав сердитый и на расправу скорый.

— И всякое зло, — прошептал я… — всякое зло, всякое зло… Расточится.

— И что дальше? — поинтересовалось Лицо. — Чего ты добился?

— Снимать тебя пора, вот чего. Потому что заканчиваешься, стынешь…

— Я что, горчичник? — обиделось Лицо. — Оторвали и… и на пол?

— Почему на пол? Спасибо и за забор, заре навстречу, — ответил я.

Влез в круг и снял с ребёнка пододеяльник — девочка спала.

— Короче, я обиделась, вот, — сказало Лицо. — Так и знай.

— Спать просто не смогу, — ответил я, — после того, как тебя отстирают… Это кошмар.

— Ты мерзкий, — буркнуло Лицо.

Я перекинул постельную принадлежность через плечо, вновь замкнул круг и принялся водить зеркалом по прихожей. Духи недолюбливают серебро амальгамы, им печёт.

Кукла лежала на полу, за окнами переливался через край серым и жемчужным октябрь, в холле ткачуковском серный дух и чёрная пыль от сервиза развеялись совершенно. Слышно было, как глубоко дышит во сне ребёнок.

Я провёл зеркалом почти над болванкой.

— Да что же такое… Сколько можно, — сердито сказал я. — Выйди, дух.

— Типа самый умный… — ядовито пискнуло Лицо из складок ткани. — А щёки надувал ведь. Ну, как теперь? Что?

Ответила кукла — видимо, навёрстывала молчание, да и вообще: такое любит поболтать перед едой.

— Я видела твой расклад, — сказала Шоколадница, — там Сила…

— Сильно он тебя приложил, да уж, — авторитетно отозвалось Лицо. — Ты в курсе, что лобешник треснул? Или так и было?

— Дурная встреча, — с усилием выговорила кукла губами, некогда бывшими розовым кораллом, а нынче серыми. — Сила… и… Луна.

— Это с тобой встреча дурная, — мрачно сказал я. — Уже и ключик твой погнул. И вид тебе покорёжил, а ты всё не уберёшься. Сказать тебе настоящую силу? Римскую? Чтобы в прах…

— Глупости, — высокомерно сказала кукла, — таких прав у тебя нет.

— Слушай и содрогайся, — мрачно ответил я и достал розарий…

Кукла вздохнула протяжно, попыталась встать и сникла. Я начал читать, по памяти, запинаясь, конечно… «In nomine et virtute Domini Nostri Jesu…» — говорил я. Темнота отступала из холла к порогам и углам, за дверь и дальше, по обоям шла рябь.

Кукла, как и положено, усердно молотила ногами и мотала головой, фарфоровое лицо исказилось.

— Imperat tibi Deus Pater, — вёл своё я. Слово за словом, бусина за бусиной. И сосуд духа поддался. Из трещинки на лбу потёк гнусного вида и запаха дымок, холл затрясся, Лицо кашлянуло.

— Что предназначено тебе, не возьмет никто, — изрекла Шоколадница и поперхнулась дымом и духом.

Воспрявший из куклы был чёрен в прозелень и на вид гладкий, словно масляный.

— Deus Angelorum, — сказал я. — Посмотри на себя, глянь. Ты древний, ты дымный, ты нечистый, удостоверься, изыди. Ab insidiis diaboli, libera nos, Domine.

— Старые имена, — проскрипела нечисть. И не удержалась, глянула в зеркальце. Раздался яростный вопль, кукла заплакала чёрным, я продолжил…

— Per Christum Dominum nostrum.

Дух сопротивлялся, было вскинулся перед последним Amen, затем дрогнул, рассыпая пыль и мух, и оказался в зеркале. Было слышно, как он ярится и барабанит с той стороны.

— Christum Dominum nostrum, — повторил я.