Дни испытаний

Тамара прислушивалась к его словам, и они все более и более располагали ее к нему. Внезапно ей захотелось рассказать ему о своих сомнениях и попросить у него совета. Она подумала, что он, проживший жизнь и видевший много на своем веку, сможет помочь ей. Решившись, она подошла и села рядом.

— Иван Иванович, — спросила она, — можно рассказать вам одну небольшую историю? Хотя это даже и не история, а просто пример или… или скорее случай. И мне хотелось бы знать ваше мнение.

— Я слушаю вас, дорогуша.

— Видите ли, Иван Иванович, — начала не совсем уверенно Тамара, — вы только не удивляйтесь и не думайте, что я бы смогла обратиться к любому. Нет, вы хоть и не знаете меня, но мне кажется, что вы… что вы очень добрый.

Воронов улыбнулся.

— Поэтому мне и захотелось говорить с вами, — продолжала она. — Речь идет об одном человеке. Этот человек был увлечен своей работой. Но внезапно он потерял физическую возможность заниматься ей. Понимаете? Совсем потерял, потому что… ну, потому что его ранило. Он, конечно, сильно страдал от этого. И он встретился с девушкой, которая его понимала. В дружбе с ней он находил силы, чтобы бороться, чтобы не быть в жизни простым балластом. Он решил заниматься другой работой, не менее важной, чем прежняя, но более трудной, потому что для нее необходимы особые данные, а быть может и талант. Я не знаю, есть ли у него эти данные, но он и сам еще вряд ли знает это. Он только пробует силы на этом новом для него поприще. И вот этот человек намекает девушке, с которой он дружит, на то, что он ее… что она ему нравится.

Иван Иванович, внимательно ее слушавший, задумался.

— Насколько я понимаю, — произнес он мягко, — эта девушка вы?

Тамара поколебалась, но все–таки кивнула головой:

— Да, я. А тот человек…

— Этот друг и пациент нашего доктора, — докончил за нее Воронов.

— Да, — вновь кивнула она. — Вы понимаете, это очень важно, о чем я спрашиваю. Это важно прежде всего для него. Но имею ли я право сказать ему «да», и не будет ли он же потом упрекать меня за это?

— По–моему, — все также мягко заговорил Иван Иванович, — вы не упоминаете о самом главном.

— О чем же?

— О том, как вы к нему относитесь. Именно вы.

— Я? — Тамара кусала губы. — Я? Право, не знаю, Иван Иванович. Иногда я думаю, что он тоже нравится мне, но иногда я… я пугаюсь этой мысли. Вы не осуждаете, что я так откровенна с вами? — спросила она внезапно. — Вам должно показаться это странным. Но право же, все это очень важно, и я не могу решать одна.

Воронов улыбнулся.

— Ничего, дорогуша. Почему–то мне всегда поверяют тайны. Но, успокойтесь, я умею хранить их… — Он опять задумался. — Знаете, — сказал он, — мне все–таки кажется, что и вы к нему расположены больше, чем к другу. Откровенно говоря, мне бы больше хотелось, чтобы ваше расположение распространилось на кого–то другого, но это… это так, к слову, — он вздохнул. — Это просто стариковская причуда, не обращайте на нее внимания. Я тоже болею за своих друзей… Итак, вы спрашиваете, что вам делать? Уже одно то, что вы так волнуетесь и столько думаете о Ростовцеве, говорит о чем–то вполне определенном. Мне нелегко вам советовать, ибо это очень щекотливое дело, но, по–моему, дорогуша, ответьте ему «да», и вы не ошибетесь. Излишнее мудрствование иногда ничего, кроме вреда, не приносит.

— Благодарю вас, — сказала Тамара, сжимая пальцы так, что они хрустнули. — Но мне еще придется многое обдумать. Надеюсь, вы не передадите этот разговор никому?

— Никому, дорогуша, никому решительно.

— Даже Ветрову?

— Даже ему, — ответил Воронов и повторил с грустью: — Даже ему.

Тамара отошла и завела патефон.

— Вы не возражаете? — спросила она, приподнимая на время мембрану.

— Нет, нисколько. Я люблю музыку, дорогуша, только извините, не джазовую… Нет ли там что–нибудь из русских песен? Поищите, будьте добры.

Тамара, перебирая пластинки, нашла «Утес Стеньки Разина».

Воронов задумчиво слушал песню, покачивая в такт головой. На его старом, морщинистом лице появилось довольное выражение.

— Да, именно: «диким мохом одет». Хорошо. Сразу как–то за сердце берет. «И стоит сотни лет» и будет еще стоять долго, потому что он — частичка нашей русской земли, — проговорил он с гордостью.

Вскоре возвратились гулявшие. Они вошли, смеясь и шумно разговаривая. Катя по обыкновению подбежала к Тамаре и сообщила, как тепло в парке, и как хорошо они провели время.

— Жалко, что ты не пошла, — докончила она и, повернувшись к патефону, бесцеремонно сменила пластинку, поставив танго. — Я хочу танцевать с вами, — заявила она Ветрову, игриво поводя глазками. Он не отказался, и они плавно двинулись по комнате.

Иван Иванович просидел еще около часа, наблюдая за танцующими. Наконец, он поднялся, чтобы идти домой. Заметив это, Ветров присоединился к нему. Катя начала возражать, но они настояли на своем.

Иван Иванович вышел первым. Следовавший за ним Ветров, дойдя до порога, нерешительно остановился. Повернувшись, он подошел к Тамаре.

— Прощайте, Тамара, — сказал он, протягивая руку, несмотря на то, что перед уходом простился со всеми. — Прощайте и извините меня.

— За что?