Дни испытаний

— Я послал ее, исходя из соображений, что присутствие этой девушки благотворно подействует на больного, — сказал он, чувствуя, что Иван Иванович ему не верит. — И напрасно вы улыбаетесь; это так и есть на самом деле. С тех пор, как я видел ее в последний раз, она перестала мне нравиться… Нет, я, пожалуй, люблю вас несравненно больше, чем ее, если уж на то пошло.

— Вот мы и объяснились, — засмеялся Иван Иванович. — Хорошо, дорогуша, я тоже люблю вас как сына. Ну–ка, налейте мне по этому поводу еще стаканчик, да покрепче, позабористей, — он протянул свой стакан Ветрову. — Спасибо. Я еще у вас сахарку стяну…

— Пожалуйста… — Ветров пододвинул к нему сахарницу, а сам встал и подошел к окну. — Вам не холодно?

— Немного. Старая кровь греет плохо.

— Тогда я закрою, — он перегнулся вперед и потянул ручку к себе. Окно с шумом захлопнулось. Ветров сел на подоконник и задумался.

— О чем вы размечтались? — спросил Воронов, размешивая ложечкой сахар.

Ветров ответил не сразу.

— Знаете, Иван Иванович, — произнес он после некоторого молчания, — я часто думаю о том, что наша медицина далека еще от совершенства. Мы можем сделать многое. Мы можем вырезать желудок, чтобы избавить человека от страданий, можем отрезать конечность, можем, наконец, иногда сшить нервы, но самого главного мы сделать не в состоянии. Вернуть больному потерянный орган — это уже не в наших силах. Вот за что нужно биться, вот что мы должны искать! Но я верю: такое время наступит, и оно не за горами! Вот тогда врач будет всесилен, и человек станет настоящим господином жизни.

Воронов улыбнулся и отодвинул стакан в сторону.

— Вам надо отдохнуть, — сказал он, — вы устали. Я, пожалуй, пойду к себе…

— Подождите, Иван Иванович. Вы думаете, что я говорю об этом потому, что от усталости у меня помутилось в голове?

— Не совсем от этого… Но все же утомление действует, и вы начинаете мыслить слегка романтично.

— За эти сутки меня называют романтиком второй раз. Сначала Михайлов бросил мне такой упрек, а теперь вы. Но я вполне серьезно думаю об этом, и вы напрасно улыбаетесь… — Ветров соскочил с подоконника и заходил по комнате, задевая по пути стулья. — Не так давно человека, который бы сказал, что можно разговаривать, находясь в Америке, с Москвой, объявили бы по меньшей мере сумасшедшим. Было время, когда никто бы не поверил, что можно летать по воздуху быстрее даже, чем летают птицы. Двести лет тому назад едва ли бы кто–нибудь согласился разрешить себе перелить без опасности для жизни чужую кровь… А теперь мы свободно переговариваемся с одного полюса земли с другим полюсом, можем передавать по радио даже изображения, летаем по воздуху, оставляя позади все скорости, с которыми двигаются птицы. И, наконец, любой участковый врач делает переливание крови, не считая эту операцию чем–то сногсшибательным. А операции на глазах? А восстановительная хирургия? Да мало ли что считалось раньше абсолютно невозможным, а в настоящее время это невозможное стало настолько обычным, что никто и не думает удивляться, слыша и видя это ежедневно! А заместительная терапия, посредством которой можно так перевернуть жизненные процессы организма, что он становится способным нормально жить и функционировать? А нейрохирургия? А пластическая хирургия? Нет, в наш век прогресса, век, который пересматривает все старое и идет все вперед и вперед, нет ничего невозможного. И я надеюсь, что доживу до времени, когда можно будет заменить один орган другим и вместо протеза дать больному настоящую конечность, которая будет функционировать ничуть не хуже прежней! Конечно, для этого придется разработать ряд новых методик, но, в конце концов, постепенно мы придем к этому. И кто знает, может быть, частичка и моего труда и моих знаний будет вложена в это дело. Во всяком случае, оно стоит того, чтобы им заняться!

Ветров говорил взволнованно. С его лица исчезли признаки усталости, а глаза горели азартным блеском увлекшегося человека. Волосы, черные, как смоль, рассыпались и лежали на лбу в беспорядке. Заострившиеся черты лица выступали отчетливее, и, несмотря на неправильность, оно было теперь почти красивым от внезапного вдохновения. Воронов, захваченный его порывом, любовался им с какой–то гордостью. Он чувствовал, что у этого человека, так беспорядочно жестикулировавшего перед ним, есть цель, есть дело, которому он готов посвятить себя целиком, без оговорок, и которое стало для него не увлечением, а настоящей, большой страстью. И эта страсть, энергия и молодость сочетались в одно могучее целое, способное преодолеть любые препятствия и трудности.