Дни, как сегодня

Однажды в шабат мы были в наряде втроем — Мирон, Нимрод и я. Узи ухитрился надыбать себе какое-то липовое освобождение. Мы стояли смены в обычном порядке — первую — Мирон, вторую — Нимрод, а я — третью. И незадолго до того, как я должен был идти сменять Нимрода, в караульное помещение вошел какой-то перепуганный офицер и сказал, что часовой влепил себе пулю в голову.

У Мирона едет крыша

Во всем, что касается проблемы Мирона, мнения, как говорится, разделились. Врачи полагают, что это какая-то психологическая травма, полученная еще в армии, вновь напомнила о себе, как кусок дерьма, который вдруг всплывает в унитазе уже после того, как спустишь воду. Родители Мирона настаивают на том, что все это от грибов, которых он поел во время поездки в Индию, это они превратили его мозги в блины. Тот парень, который нашел его там и привез обратно в Израиль, говорит, что это из-за одной голландки, которую Мирон встретил в Дхрамсале и которая разбила ему сердце.

Сам Мирон утверждает, что во всем этом балагане виноват Господь. Вцепился в него, как летучая мышь в волосы, говорит ему одно, потом другое, неважно что, лишь бы поспорить. Мирон считает, что после сотворения мира Бог жил себе спокойно несколько миллионов блаженных лет. До того момента, когда вдруг появился Мирон и стал задавать вопросы, и Господь начал напрягаться. Ведь Он сразу просек, что, в отличие от всего остального человечества, Мирон не фраер. Оставьте ему маленькую щелочку — он и через нее вас употребит. А Господь, как известно, очень любит давать, но далеко не все, и уж последнее, что Он может себе позволить, так это чтобы кто-то Ему противоречил, да еще такой, как Мирон. С той минуты, как Господь понял, что Мирон не фраер, Он всячески доводит его, насылает на него бесконечные неприятности — то кошмары снятся, то девчонки не хотят с ним трахаться — и все это только для того, чтобы заставить Мирона сломаться.

Врачи попросили, чтобы мы с Узи помогли им разобраться в истории Мирона, потому что мы трое знаем друг друга с пеленок. Они задавали нам разные вопросы про армию, про то, что случилось с Нимродом. Но мы почти ничего не помнили, а о том немногом, что помнили, не стали рассказывать. По правде говоря, эти врачи нам не очень понравились, и, кроме того, Мирон рассказал нам про них пару историй, напоминающих те, что звучат в передачах Иланы Даян.[55]

Во время одного из наших посещений Мирон упросил нас принести ему хумуса от «Злодея» из Керема,[56] потому что больничная еда его просто убивает. «Я уже три недели здесь, — подсчитал Мирон, — плюс четыре месяца, что я был на Востоке, — это почти полгода без хумуса. Врагу такого не пожелаешь, ей-Богу!»

И мы пошли за хумусом. «Злодей» отказался продать его в пите на вынос. «Только в тарелке, — злобно процедил он по своему обыкновению, — здесь вам не киоск». Тогда мы заказали отдельно питу и хумус в тарелке.

Когда мы вернулись, там была мать Мирона. С Узи она поздоровалась, а со мной — нет. Она уже несколько лет не разговаривает со мной, так как считает, что я приохотил ее сына к наркотикам. Мы не стали доставать хумус при ней, потому что боялись, что она настучит врачам или еще что-нибудь. Так что мы подождали, пока она ушла. Фасоль тем временем остыла, но Мирону это было по фигу — он прямо-таки набросился на питу.

Три дня спустя его выписали. Врачи говорили, что медикаментозное лечение дало прекрасные результаты, однако Мирон продолжает настаивать, что это — благодаря хумусу.

И Узи тоже

В июне мы с Мироном поехали на Синай. Узи тоже должен был поехать, но продинамил. В последнюю минуту он кинул нас ради встречи с каким-то немцем из компании «хай-тек» из Дюссельдорфа, который мог предложить его фирме миллионный контракт. А мы собирались устроить настоящий сабантуй в честь того, что Мирон больше не считался психом, и Узи чувствовал себя неловко из-за обуявшей его детской жажды обогащения. Поэтому он обещал, что сразу же после встречи присоединится к нам.

— Спорю с тобой на что хочешь, что он не приедет, — сказал Мирон. — Давай заключим двойное пари: во-первых, он не приедет, а во-вторых, не пройдет и трех месяцев, как он женится на Батате.

Я не хотел ни на что спорить с Мироном, потому что все, что он говорил, звучало грустно, но верно. «Батата» — так мы называли между собой занудную подружку Узи, которая также была завязана во всех этих махинациях, связанных с его фирмой «хай-тек», и которые Узи так любил проворачивать. Помнится, как-то он спросил нас, почему мы зовем ее Батата, и Мирон ответил в том духе, что у нее, мол, есть кожура, но внутри она сладкая, как батат. Не думаю, что Узи купился на это, но больше он не спрашивал.

Если жизнь — это тусовка, тогда Синай, без спору, — это оттяг. И даже мы с Мироном, хотя и в повседневной-то жизни почти ничего не делаем, смогли оценить покой и безмятежность, царящие в этом месте. На пляже было полно стильных девчонок, и Мирон все время подкатывал к ним, изображая бывалого путешественника по Востоку, что отчасти даже сработало.