Дни мародёров (СИ)

С того самого дня, как он, злой, как три тысячи чертей, раненый и страшный, с горящими глазами вернулся домой, родители сначала перепугались как положено, потом добрых три дня его откармливали и лечили, а когда увидели, что ест их сын через силу, лечится неохотно и с каждым днем все больше и больше замыкается в себе, совсем отчаялись и накинулись на Сириуса. Тот атаку выдержал с достоинством, ничего им не сказал, но потом потребовал от Джеймса, чтобы тот перестал играть в великомученика и все им выложил.

Ну он и выложил.

И началось.

Мама по часу убеждала его, что расставание — это не конец света, и он непременно встретит другую девочку, куда лучшую, чем Лили Эванс, но тем не менее периодически пыталась выяснить у него о Лили все, что можно, и видела ее в каждой рыжей соседке.

Отец же ограничился только сочувственным хлопком по плечу и на весь месяц завалил Джеймса работой по дому, чтобы у того не оставалось времени на «сопли». Но при этом он считал своим долгом каждые несколько дней напоминать Джеймсу, что настоящий мужчина должен всегда держать себя в руках.

Да разве он не держит себя в руках?!

Джеймс врезался в чей-то багаж, чертыхнулся и, не оглядываясь, потопал дальше, краем уха слыша, как Сириус, шедший рядом, торопливо извинялся за него перед какой-то «милой леди».

Каждое утро с того дня, как он трансгрессировал из садика дома Эванс, Джеймс просыпался, как от удара, и первым делом думал о том, что должен ей написать. Он проводил за письмом все утро, потом перечитывал его, спокойно рвал на кусочки, валился на кровать и пялился в потолок до тех пор, пока Сириус не возвращался со своих ночных набегов на деревеньку, весь в женских духах, сонный и довольный.

Джеймс знал, что должен попрощаться и сказать последнее слово, но так, чтобы оно ее не ранило. А вся та сентиментальная чушь, которую он гнал в этих неотправленных письмах, совсем не вязалась с тем воем, который рвал его изнутри, и с тем, что он на самом деле хотел ей сказать. Задача казалась невыполнимой.

В конце концов, испепелив себя, он написал всего одну-единственную строчку, отправил, рухнул на кровать и проспал целые сутки. Проснулся совершенно опустошенным. На подушке уже лежал ответ, а на заваленном бумагой столе щелкал клювом желтоглазый Гермес. Пергамент, который теперь ехал у него в нагрудном кармане, был тогда влажным, из-за чего слова совсем смазались, но Джеймс верил в их существование.

Там было написано: «Я тоже тебя люблю, Джеймс».

Черт подери.

И это написала ему Лили Эванс.

— Серьезно, Сохатый, мне наплевать, как ты выглядишь, — сказал Сириус, нагнав его, — но если ты не начнешь бриться и одеваться, как человек, то тебя переселят из нашей башни в Запретный лес, и вы вместе с Лунатиком будете выть на луну. Ты и сейчас уже пугаешь людей.

В ответ на его замечание Джеймс ответил красноречивым молчанием, но Сириус ни капельки не обиделся и шел рядом, добродушно посвистывая и провожая взглядом загорелые ноги девочек.

Сириус был единственным человеком, которого Джеймс был способен выносить в последнее время, да и то только потому, что он, в отличие от остальных, не доставал его утешениями и уверениями, что «все будет хорошо», а просто торчал неподалеку, готовый в любой момент либо пойти с ним в поле и швырять квоффлы до тех пор, пока руки не отвалятся, либо устроить дуэль (после случая в лесу они решили, что им нужно потренироваться), и Джеймс был только рад полдня сморкаться с ним на пару кровью и думать только о том, как бы эту кровь остановить. В конце концов, когда мысли о звездной ночи на холме становились уж слишком навязчивыми, и Джеймс просто не мог с ними справиться, Сириус тащил его в «Семь гномов», который держала красивая грудастая ведьма, и надирался там с ним до сиреневых единорогов.

— Привет, друзья ночей беспутных! — Джеймс узнал голос Гидеона Пруэтта, но настроения подпевать близнецам не было, поэтому он просто взглянул на них и толкнул чемодан вперед, чуть не протаранив багаж какой-то девчонки. — Привет, любимцы бранных дней!

— В часы тревог и мыслей смутных нам с вами всяко веселей! — слегка озадаченно добавил Фабиан, пожимая руку мрачному угрюмому Джеймсу.

— Не обращайте внимания, у Джима критические дни, — жизнерадостно объявил Сириус, пожимая мальчишкам руки. Джеймс пропустил эту реплику мимо ушей — в толпе вдруг полыхнуло рыжее пламя, и он весь похолодел, но, конечно, это была не Лили, а какая-то мелкая четверокурсница.

Лили не было не только на этой платформе, но даже в этом городе, а он дергался. Если так будет продолжаться весь год, учитывая, сколько в школе рыжих девочек, то он просто умом тронется, вот и все.

— Теперь я хотя бы смогу вас различать, — сказал Сириус, кивая на порез, пересекающий лицо Фабиана через все лицо от лба до скулы. Порез Фабиан заработал еще в лесу, но он не зажил, и теперь казалось, словно кто-то перечеркнул веснушчатое улыбчивое лицо, словно ошибку в контрольной.

— Нет в мире смеха ничего ужасней и страшнее... — начал Фабиан.