Дни между станциями

Он с удивлением обнаружил, что часто вспоминает о своем умершем сыне. Он никогда особенно не задумывался о сыне, которого родила ему Лорен, хотя было бы несправедливо назвать это равнодушием. Ему пришло в голову, что сын ужасал его с той самой минуты, когда Лорен сказала, что она беременна; а затем был еще момент в Сан-Франциско, когда она принесла Жюля и усадила на постель в ногах у Джейсона. Они без слов посмотрели тогда друг на друга, и самое главное общение, когда-либо происходившее между ними, случилось именно тогда. Позже Джейсона ужаснуло заикание Жюля; оно указывало на новую пропасть между Джейсоном и Лорен, поскольку они всегда разделяли общую, отчаянную любовь к физической красоте, начавшуюся сразу же, как только они вкусили друг друга. Пропасть, видимо, была в том, что Джейсону недостаток Жюля казался уродством, в то время как Лорен в нем слышалось нечто чудесное. Лорен вела себя так, словно заикание было признаком какой-то бездны в ребенке, признаком откровения, внушавшего ему такой благоговейный ужас, что его было просто не выговорить и, соответственно, все остальное тоже делалось непроизносимым. Джейсон же полагал, что Жюль просто поломан – как раскрутившаяся пружина или неисправный механизм. И он отвергал истину о своем отцовстве, хотя в то же время признавал себя отцом другого ребенка, не так угрожавшего ему; каким бы красивым ни вырос Жюль, он мог оставаться красивым, лишь пока не откроет рот, и перспектива золотой медали для заики тоже казалась несуразной. Проще говоря, заикание Жюля напоминало Джейсону, что он неудачник; это суждение о себе преследовало Джейсона слишком долго, и ему уже недоставало сил бежать от него.

Поэтому они никогда не разговаривали. Когда Жюль был маленьким мальчиком, а Джейсон появлялся дома во время одного из своих нечастых визитов, они сидели и глядели друг на друга точно так же, как в тот раз на постели в Сан-Франциско. Теперь же, когда он пришел к мертвой точке и его накрыло собственное ощущение неудачи, он начал повсюду видеть Жюля в Венеции, то на одном, то на другом мосту – маленького мальчика, который все стоял и ждал отца. Джейсон никогда не окликал его; он лишь проходил мимо, глядя на мальчика, чьи глаза не отрывались от него. Далеко отойдя от моста, Джейсон поворачивался, оглядываясь через плечо, а Жюль все еще стоял там, с руками в карманах, как любой другой ребенок, и синева его глаз была видна за много метров. Он внезапно понял, что Жюлю есть что сказать ему о Лорен. Он вернулся к мосту, но мальчика уже не было.

Но он показался позже, на площади Сан-Марко, где Джейсон сидел в одном из кафе на открытом воздухе и тихо напивался. Остальные члены команды наблюдали за красотками, которые прогуливались взад-вперед по площади, а Джейсон глядел в никуда и вдруг заметил Жюля, сидевшего на стуле прямо перед ним – тоненькие руки были вытянуты по бокам, а маленькие ладони лежали на коленях. Он, очевидно, собирался что-то сказать, и Джейсону хотелось умолять его сказать это – но отчего-то он не мог этого сделать. Он просто не мог заставить себя умолять сына, которого никогда раньше не заставлял себя признать. Они сидели, уставившись друг на друга: Жюль хотел сказать что-то, но слишком боялся опозориться перед отцом, запнувшись. Джейсон хотел сказать Жюлю, что ему все равно, что тот заикается, что это нормально, ведь он теперь многое понимает и сможет это перенести, но ему нужно услышать новости о Лорен, что бы Жюль ни сказал ему; его голова переполнилась тысячью мыслей – он чувствовал гнев сына, он ощущал, как мальчик думает: «Теперь он согласен говорить со мной, никогда не желал меня слушать, а теперь хочет, но поздно». Это, подумал Джейсон, его месть.

Команда подцепила каких-то девиц из Женевы. Но когда брюнетка с глазами оленихи прильнула к Джейсону, он стряхнул ее и ушел один.

Он отправился обратно к себе в номер и сел в темноте. Он сидел у окна и пил, пока не напился вдрызг. Несколько товарищей-гонщиков подходили к его двери и стучались, сперва вызывая его на улицу, а потом принявшись за оскорбления. «Джейсон, ах ты халявщик!» – кричали они. В следующий раз, услыхав стук в дверь, он медленно очнулся от сна, предположив, что кто-то из команды снова пытается разбудить его. Стук продолжался; он услышал женский голос и с надеждой вскочил, решив, что это хозяйка принесла вести от Лорен. Он подбежал к двери и распахнул ее – чтобы увидеть саму Лорен, в выцветшем, разодранном платье, в старом итальянском свитере, который она где-то подобрала, босую и с золотым ободком на лодыжке.

Их объятия и поцелуй были чистой формальностью. Они заснули, не разговаривая. Лорен была изнурена. На следующий день они отправились покупать ей обувь, а заодно и что-нибудь съестное.

Они проводили все время в унылой тишине. На площади Сан-Марко присели выпить и посмотреть, как люди идут вброд по лагуне из Лидо.

– Все совсем не так с тех пор, как ушла вода, – сказал Джейсон.

Лорен растерянно кивнула.

– В последнее время мы мало бывали вместе, – сказал он наконец.