Дни мира

— Но где она? — Кто? — Полина! — Она пошла по делам… — Что за дела у нее? — Ну… Сейчас в Париже ее отец. Они часто встречаются… В ее голосе откровенно звучало: «Это не имеет никакого значения. Совершенно не имеет значения, что делает Полина…» Она не появилась даже к обеду. Бланш, проглотившая со смехом и пусканием пузырей питательную смесь молока с мукой, спала. Элен села за стол рядом с Томасом. Они пообедали, разговаривая о всяких пустяках. Ни она, ни он не могли выбросить из головы сцену расставания. Пожалуй, еще рано было говорить, что Томас вернулся…

Его взгляд остановился на висевшей на стене напротив акварели в тонкой черной рамке, размером немного больше открытки. Удивленный, он встал, снял ее со стены и подошел к лампе, чтобы лучше рассмотреть.

— Как интересно!.. Когда ты повесила ее сюда? — Она всегда висела на этом месте. С момента нашего переселения сюда… Неужели не помнишь? — Нет… Совершенно ничего не помню… Что за трюк выкинула его память? На акварели была изображена маленькая девочка в лиловом платье, кружевной шапочке, черных чулках и остроносых туфельках… На миниатюрном песчаном пляже, на берегу солнечного моря. В уголке, справа внизу, две скромные буквы: ЭГ.

— Кто ее нарисовал? — Мама… Моя мама, твоя бабушка… Это небольшой пляжик на острове Сент-Альбан… На него можно было попасть только во время отлива… И очень ненадолго… — Ты знаешь, она была очень талантлива!.. Посмотри, как она поместила огромное море в маленькую открытку!.. — Это океан!.. — Тем более, океан!.. Взволнованный и почему-то встревоженный, он продолжал всматриваться в ребенка, которого так часто изображал на своих картинах, уверенный, что придумал его. А теперь он нашел его. Девочка стояла с поднятыми руками и смеялась; казалось, она хотела поймать пролетавшую мимо чайку или полететь за ней. Крылья ее шапочки взлетали, ее руки терялись в небе, ее ноги уже расстались с землей… Она была воплощением порыва, легкости, веселья.

— А девочка — кто она? — Это я, — ответила Элен. В это невозможно было поверить… Но он сразу же поверил. Правда, ему пришлось представить, сколько накопилось с той поры трудного опыта, непрерывной горечи, сколько усталости от постоянной борьбы накопилось у этой девочки, чтобы лучащийся счастьем ребенок превратился в черную женщину, которую он всегда видел рядом.

Он взял худую и жесткую руку матери обеими руками и поднес ее к губам. Потом тихо сказал:

— Я надеюсь, что ты простила меня… Она высвободила руку и опустила ее ему на голову.

* * *

Полина вернулась домой около часа ночи. Элен услышала ее шаги и приподнялась на локте, чтобы ничего не упустить…

«Так… Она открыла дверь чулана… Положила одежду на свою кровать… Нет, побросала все, как обычно… Она выходит… идет к своей комнате… Ах!.. Остановилась…»

Полина заметила свет под дверью и на мгновение остановилась. Потом повернула ручку, бесшумно открыла дверь…

Томас спал, совершенно обнаженный, под простыней, прикрывавшей ему только ноги до середины бедер.

Первым побуждением Полины было уйти спать в чулан.

Он выхватил ее из ее мира и вбросил в свой мир, он отправил ее в ссылку в дождь и грязь, он бросил с новорожденным и оставил ее Элен, ненавидевшей Полину… А теперь вернулся и спокойно занял почти все место в ее постели…

Сколько месяцев она думала о нем и ненавидела его с каждым днем все сильнее и сильнее…

Но как он прекрасен!.. Это же ее муж… В ее жизни других мужчин не было… Она закрыла дверь за собой. И начала стягивать перчатки.

Элен улеглась в постель. Больше не хотела ничего слышать.

Томаса разбудил запах духов. Это не аромат вербены для подростков, а духи взрослой женщины «Дольче миа» Риго. Поль де Ром подарил их сегодня днем своей дочери. Она сбрызнула ими себя во время обеда с друзьями отца и вечером, когда станцевала несколько танцев в Зимнем павильоне. Запах духов вместе с запахом Полины заполнил комнату. Дыхание Томаса изменилось. Он открыл глаза и резко сел. Ему показалось, что он видит сон.

Жена была в лиловом платье. Под нижним краем платья виднелись небольшие черные туфельки с острыми носами. А на голове покоилась лиловая шляпка, и от нее в стороны расходились два белых кружевных крылышка…

— Полина? Где ты была? Она спокойно ответила, вытаскивая булавки из своей шляпки: — А ты? Бросила шляпку на стул, повернулась к зеркалу, вытащила последние булавки и помотала головой. Волосы волной разлетелись вокруг головы. Она принялась расстегивать платье, на котором пуговицы располагались спереди. По мере того как жена раздевалась, Томас забывал появление лилового цвета, вырвавшего его из сна, чтобы втянуть в совершенно нереальную ситуацию. Теперь она была вся белая, но постепенно освобождалась от него, окрашиваясь в розовое.