"Дни моей жизни" и другие воспоминания

В синей гостиной у Лидии он читал только что написанную им «Чайку». Было много народа, и я смутно помню то впечатление, которое произвела пьеса. Она удивила своей новизной, и тем, кто — как и Лидия — признавал только эффектные драмы Дюма, Сарду и пр., — конечно, понравиться не могла. Лидия была актрисой чисто французского жанра. Мне, помню, страшно понравился и взволновал меня монолог Нины о мировой душе, а многие увидали в нем только насмешку(!) над новой литературой… Я, впрочем, не могла отнестись к этой пьесе объективно, так как мне казалось, что героиней ее выведена одна близкая мне девушка, близкая и А.П., которая в это время переживала тяжелый и печальный роман с одним писателем, и меня больше всего смущала мысль: неужели ее судьба сложится так же печально, как у бедной Чайки?

Я помню споры, шум, помню неискреннее восхищение Лидии и какое-то не то смущенное, не то суровое лицо А.П. Эту пьесу, конечно, по-настоящему понял и показал нам только несколько лет спустя Художественный театр.

Компания наша часто пополнялась новыми лицами: И. Н. Потапенко, с «интересной бледностью чела» и романсами, которые он недурно пел, сдержанный, серьезный С. А. Муромцев, впоследствии председатель 1-й Думы, представительный А. И. Южин, артист Малого театра и драматург. То вдруг какой-нибудь моряк из Японии, то буддийский проповедник, то болгарский певец…

Наезжал и Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк, которого очень любил Чехов и которого дети одних знакомых встречали так:

— Мама, мама, иди скорей — «твой» Сибиряк приехал!

Крупный, плечистый, с лицом сибирского купчика, совсем непохожий на «писателя», как их себе представляют, а скорее на прасола… С ним вспоминается забавный эпизод. Он очень любил выпить. В семейной жизни был несчастлив. У него была больная дочка Аленушка, для которой он писал свои прелестные «Аленушкины сказки». В Москве, среди друзей, он оттаивал душой и, когда выпивал, становился необыкновенно чувствительным. Тогда он преисполнялся нежностью к своей соседке — кто бы она ни была — и говорил ей трогательные и проникновенные вещи. Не избегла общей участи и я, и, провожая меня как-то в санях, морозной ночью, под ярким звездным небом, он говорил мне:

— Милая, чистая девушка, такая же чистая, как эти звезды. Будь я моложе! Будь я достойнее! Я сказал бы вам: стань моей звездой, свети мне на моем трудном пути… Но я несчастный, обреченный…

Тут мы подъехали к «Мадриду», и появление швейцара остановило его красноречие.

Вскоре после этого пришла ко мне одна из моих приятельниц и начала мне с волнением рассказывать:

— Бедный, бедный Мамин-Сибиряк! Как мне жаль его!

— А что?

— Да вот, представь, вчера он провожал меня от Тихомировых и вдруг так трогательно, со слезами на глазах, стал говорить мне…

— Милая, чистая девушка! — прервала я ее. — Такая же чистая, как эти звезды, и т. д.

— Почем ты знаешь? — спросила она и осталась немного недовольна и моим объяснением, и смехом…

В кружке нашем всегда было немножко романтическое настроение. К Лидии были многие неравнодушны, в Лику понемножку все были влюблены и т. д.

Как всегда в таких кружках, у нас у всех были какие-то шутливые прозвища, на которые особенно был изобретателен А.П. Сам себя он прозвал, как я уже говорила, Авелан и, кроме того, иеромонах Антоний. Нас с Лидией он звал «лиловая безумная» и «зеленая безумная» за наше пристрастие к этим цветам. У меня, впрочем, было прозвищ на все вкусы: Гольцев прозвал меня «Конституцией» и так и записочки ко мне обращал: «Милая Конституция!» Куманин звал меня «бабушкой», а Саблин «внучкой». Чаще всего меня звали «Фарфадеттой», что значит чертик женского пола, а поклонники более поэтичного наклона мыслей звали нас с Лидией «поэзия и фантазия», уверяя, что мы неразлучны, как эти два понятия… Звал меня еще Антон Павлович «Кума», после того как мы с ним крестили дочку его соседа, князя Шаховского, известного под кличкой «голодающий князь», — не потому, чтобы он сам голодал, а по его энергичной деятельности у голодающих.

Поездок в Мелихово я всегда, как бы ни интересно жилось мне в Москве, ждала с нетерпением.

* * *