Дни моей жизни. Воспоминания.

А.Ф. был одинок в общепринятом смысле этого слова, то есть не был никогда женат, не имел детей: но семьей его, как у его любимого доктора Гааза, были все те, кто шел к нему, кто нуждался в его совете и поддержке. А шло к нему многое множество людей. Трудно было представить себе менее одинокого человека. Не говоря о Елене Васильевне, посвящавшей ему все свои дни, о друзьях его, -- с самого раннего утра, иногда с девяти часов, к нему лился поток посетителей. И никому не было отказа. Шли знакомые и незнакомые, молодые и старые, интеллигенты и рабочие. Несли ему свои вопросы и сомнения. Приходили советоваться -- кто по семейным делам, кто по общественным вопросам, кто -- и это было -- прося ответа: допустимо ли кончать с собой? Помню его рассказ об одном студенте, которого он убедил не кончать с собой. Это был совершенно посторонний ему человек. Как-то он встретил его на улице, -- и тот подбежал к нему и стал благодарить его за то, что он открыл ему смысл жизни.

Вот об этом-то "смысле жизни" главным образом и приходили спрашивать мудрого старика. И, сидя в своем глубоком кресле, в шутку прозванном им "исповедальней", он говорил приблизительно следующее:

-- Каждый человек зажжен в мире, как огонек. Только одни тлеют и шипят, как погасающий светильник, а другие горят ровно и ясно. Цель каждого человека -- раздуть в себе этот огонек, сделать из него сильное, яркое пламя, которое могло бы светить и согревать всех кругом. И, уходя из жизни, так или иначе оставить после себя что-то для будущего.

И еще прибавлял завет доктора Гааза:

-- Жить для того, чтобы делать счастливыми людей кругом себя.

Я не могу повторить всего, что он говорил и что входило в его любимый курс "этики общежития", могу только пожалеть, что ему, перегруженному работой, не удалось записать и систематизировать этот курс, который он читал почти без запинок, по вдохновению, внушая слушателям отход от узкого индивидуализма во имя общего развития и блага. Но жаль, жаль, что этот труд не остался нам как подспорье в трудные минуты жизни, -- после того, как сам он ушел.

Поток посетителей усиливался в день его рождения. К вечеру он, бывало, прямо изнемогал: тут были и седовласые профессора, и партийные работники, и юные рабфаковки, и известные артистки и артисты, и -- маленькие дети. У последних было к А.Ф. просто обожание. Маленькие ученицы Елены Васильевны, раз познакомившись с дедушкой, становились его друзьями. И трогательно было видеть, как этот едва двигавшийся старый человек... вдруг заводил с малышами игру в "крушение", состоявшую главным образом в том, что вся компания после свистков и гудков сваливалась кто на диван, кто на пол... Елене Васильевне приходилось только кричать: "Не уроните дедушку!" Потому что он был слабее семилетнего ребенка, и бурные ласки детей грозили его равновесию.

Я здесь не пишу о нем как о писателе, как об общественном деятеле, вырвавшем у смерти десятки жертв своею гуманностью, -- это и без меня знают. Мне хочется вспомнить о добром, мудром друге, уход которого оставил такую ощутительную пустоту... Человек с умной душой и умным сердцем!

Отношение А.Ф. ко мне -- одна из дорогих страниц моей жизни. Он с большим интересом относился к моим писаниям, часто после новой вещи я получала от него несколько слов теплого привета и ободрения. Особенно он любил мою книгу "Сказания о любви" и посвятил ей очерк "Былые образы", вошедший в третий том его воспоминаний "На жизненном пути". Он как-то подвел меня к небольшому шкафчику, где он хранил заветные свои книжки, и указал мне, что моя книга в чудесном переплете стоит в нем: в хорошем обществе мне выпала честь быть!

И, думая о нем, я всегда мысленно повторяю слова поэта:

О милых спутниках, которые вам свет

Своим присутствием животворили, --

Не говори с тоскою "нет" --

А с благодарностью "были"!

В Калабриеве

Через несколько лет после кончины моего мужа я написала одни стихи. Вот они:

Как тяжко нести коромысло дней...

В том ведре, где счастье, -- совсем на донце...

То ведро, где горе, -- много тяжелей.

И трудна дорога, и резко светит солнце...

Горе расплескать -- затопишь все вокруг.

Счастье расплескать -- с чем же оставаться?

Но ты мне помогаешь -- дорогой мой друг --

Ношу донести -- и не надорваться.

Я посвятила эти стихи Маргарите Николаевне Зелениной, дочери М.Н.Ермоловой, и могу прибавить только одно -- что действительно, дружба, любовь и забота ее помогали и помогают мне жить.

Семьи Щепкиных и Ермоловых были всегда близки, и недаром М.Н. шутя называла себя "приемной дочерью Щепкина".