Дни моей жизни. Воспоминания.

   Даже играя Долорес в "Родине" Сарду -- трескучей, эффектной драме, где Долорес, желая спасти возлюбленного, предает герцогу Альбе своего мужа, не зная, что этим самым губит и возлюбленного, -- даже играя такую роль, Ермолова умела убеждать зрителя, когда говорила: "Моя отчизна -- любовь!" -- и мы верили, что другой отчизны у этой женщины быть не могло и что она повинуется неизбежному. Когда же она играла созвучные ей роли, тут уже было совершенство. Цветок чистоты -- Имогена, Корделия, Офелия -- шекспировские героини, глядя на которых, жалели только об одном, что Шекспир сам не мог их видеть... Впечатление от ее Офелии было такое, что, когда она выходила безумной, с запутавшимися цветами и травами в волосах, и срывающимся голосом пела свои жалобные песенки перед королем и королевой, забывался даже нелепый оркестр, который в это время аккомпанировал ей! Ее глаза и голос заставляли видеть только безумную Офелию и слышать только ее слова: "Вам -- полынь... Она горька, как бывает горько раскаяние... Я хотела дать вам фиалок, да они все завяли, когда умер отец мой".

   Ее наивысшие роли были Орлеанская дева, Сафо и Мария Стюарт.

   В Орлеанской деве она почти не давала мужественной воительницы, героической амазонки: наоборот -- идеальную женственность и мистический энтузиазм. Смесь бессознательного героизма и девственной грации. Не забыть ее ответа на слова: "Ах, в наши дни чудес уж не бывает!" -- "Есть чудеса"... Не резко, не гневно на людское недоверие, а ушедшая в себя уверенность в своей правде. Она все время слушает свой тайный голос. Глубина чувства так и лилась из каждого слова, из каждого взгляда. Вера в свое дело сообщалась слушателям, и каждому казалось естественным "слепо броситься вослед за дивною пророчицей". Жанна не изумлена, ее речи просты и непреодолимы: "Стремительно зовет меня судьба"... Она давала образ нравственного величия, который, верно, и не снился пастушке из Дом-Реми, но тот, кто видел в этой роли Ермолову, уже не мог себе представить Жанну д'Арк другой.

   В "Марии Стюарт" были прямо несравненная сцена и нарастание настроений. Начиная с детски-трогательной радости: "Дай надышаться мне этой свободой", -- и кончая ее фразой после встречи с Елизаветой: "Кеннеди! При Лейстере -- унизила ее!" -- все это не забудется до смертного часа.

   История античной Сафо, которой "голову давил холодный, без аромата, лавр" и которая хотела простой человеческой любви, а ей, великой, предпочли хорошенькую девочку.

   Фигура Сафо была ее шедевром, той божественной Сафо, которая спустилась с пиршества богов в среду смертных, испила от чаши обычной любви -- и искупила это добровольной смертью.

   Безумная! Зачем с высот чудесных,

   Где Аганиппе радостно журчит,

   Сошла я в этот мир? --

   говорит Сафо.

   Когда бессмертные тебя избрали,

   Беги, беги сообщества людей.

   Один из двух миров избрать ты должен,

   И раз избрав -- возврата нет тебе!

   Когда вся гамма любви, страсти, ревности, женского оскорбленного достоинства пройдена ею, -- величие богини возвращается к ней, и она, перед тем как добровольно прекратить свою жизнь, в последний раз обращается к богам:

   Могучие прославленные боги,

   Вы щедро жизнь украсили мою.

   Избраннице позволили своей

   Коснуться сладкой чаши этой жизни,

   Коснуться лишь -- не пить ее до дна.

   Смотрите же! Покорная веленью,

   Я ставлю этот сладкий жизни кубок...

   Она стояла в это время на утесе, с золотой лирой в руках, в царственном пурпурном плаще, озаренная солнцем. И после слов:

   И я его -- не пью!.. --

   делала одно движение вперед, кидаясь с утеса, -- и исчезала. И нельзя было поверить, что исчезала не в волнах Эгейского моря, а просто-напросто подхваченная на тюфяк рабочими за кулисами...

   Из многих виденных мною пьес остались в памяти некоторые интонации, которые до сих пор звучат в ушах, непревзойденные никем. Например, крик Юдифи в "Уриель Акосте", когда раввин читает проклятие Уриелю и грозит ему всеобщим отчуждением: "Ты лжешь, раввин!" -- или в той же "Марии Стюарт" ее фразу в сцене встречи с Елизаветой: "Терпение, лети на небеса!"

   Но рассказать о них нельзя, как нельзя передать словами блеска молнии или раската грома.

   А стоит вспомнить, отойдя от трагедии, Островского или современные пьесы. "Таланты и поклонники" -- молодая русская актриса, "На пороге к делу" -- деревенская учительница. Какая это вдруг становилась настоящая русская девушка, мягкая, трогательная, задушевная, вместо рыкающей львицы. Даже пустые и плохие пьесы В. Александрова в ее исполнении преображались -- она везде умела найти правду жизни и отыскать "человеческое". Ходульные фразы делались в ее устах искренними, сентиментальность претворялась в чувство, риторика -- во вдохновение.