Дни моей жизни. Воспоминания.

   Красивее всего у Е.Д. были, да и есть, ее глаза. Эти глаза в свое время вдохновляли поэтов на стихи, и к ним всего лучше подошло бы избитое выражение: "Ее глаза -- поэма". Редкая для черных глаз выразительность, то бархатная мгла, то яркий блеск, величина, разрез -- все в этих глазах прекрасно, и со сцены они необычайно хороши. В пьесе Островского "Правда хорошо, а счастье лучше" Е.Д. играет старуху-купчиху, крутую и властную, к которой приходит ее бывший любовник, теперь тоже уже старый человек, и, напоминая ей старое, требует, чтобы она не губила жизнь молодой внучки, а отдала ее за милого. Вот тут есть одна пауза, когда Мавра Тарасовна, очевидно, вспоминает прошлое. Слов нет никаких: Грознов ей говорит: "А как жили-то мы с тобой, помнишь, там, в Гавриковом, у богоявленья?" А она отвечает после паузы, которой у автора не указано, но которая тут необходима: "Давно уж время то, много воды утекло". Только и всего. Во время этой паузы Е.Д. стоит совершенно неподвижно, и только глаза ее буквально говорят, -- в них все: и воспоминание, и отблеск былой страсти, и сожаление, и сознание неизбежности, и никогда не видала такой смены выражений в одном взгляде. Это именно то, что называется "говорящие глаза".

   Благодаря тому, что, играя молодые роли, она переиграла и множество старух, у нее образовался очень широкий диапазон: Лиза в "Горе от ума" и "Парижанка" в "Очаге" Мирбо, Кетти в "Старом Гейдельберге" и сваха в "Своих людях". Дуняшка в "Ночном" и Кабаниха в "Грозе", и там же Варвара... У Островского нет почти ни одной пьесы, где она не переиграла бы всех женских ролей, кроме драматических, чередуя молодые со старыми. В нем она особенно "дома". Тут сказывается и ее чудесная русская речь, сочная, красочная, слышанная, несомненно, от потомков той знаменитой просвирни, у которой советовал учиться русскому языку Пушкин.

   Много беззаботных, молодых часов приходят мне на память, когда я думаю о Е.Д. Вспоминается, как, например, я приехала ее провожать на Курский вокзал, -- она уезжала куда-то в поездку на Кавказ. "Проводи до первой остановки!" Сказано -- сделано, сажусь в поезд. А там -- молодежь, гитара, смех... "Ну еще -- хоть до Тулы"... А за окнами вагона летняя лунная ночь, врывается мягкий ветерок... И разговоры такие, что не оторваться, -- только в молодости такие бывают... Так незаметно до Воронежа доехала -- отчета никому давать не надо, дома никто не дожидается. В Воронеже вышла, распростилась -- навестила летний театр, где играли тоже "свои" из Малого театра, а на другой день уже была дома. Легка была на подъем. Е.Д. могла бы сказать о себе, как Флория Тоска:

   Любила цветы, любила природу,

   Жизнь отдавала искусству,

   Никому не делала зла,

   Бедным как могла помогала...

   Это вполне правильный портрет ее. Она рано вышла замуж и рано овдовела. Была прекрасной женой и прекрасной матерью. Но все же вся сущность ее жизни была в театре. Ему она отдавала и отдает свои помыслы, свое здоровье, всю жизнь: кажется, она и сны видит только о театре! Ее занимает и общественная жизнь театра. Еще долго до революции она организовывала многочисленные спектакли на фабриках и заводах, никогда не теряя связи с рабочими, видя в них "своих", тот народ, из которого вышла.

   Во время войны она ездила два раза на фронт и была в таких местах, куда до нее не ступала нога европейской женщины. В годы революции обслуживала окраины, в холоде и голоде стараясь самоотверженно познакомить с искусством нового, жадного, взволнованного зрителя. На ее юбилее два года тому назад (писано в 1927 году) собралась вся Москва, и старая, и новая, и наряду с речами седовласых профессоров ее приветствовал представитель от красноармейцев, наряду с юными учениками поздравлял старик-капельдинер со слезами на глазах как "нашу", еще хорошо помнящий ее отца. Этот праздник был лучшей наградой за ее непрерывную работу, за все, что она отдавала театру.

Софья Петровна и Левитан