Дни нашей жизни

Профессор воззрился на него, пораженный этим со­поставлением.

— Черт возьми! — пробормотал он. — Черт возьми!.. В самом деле!.. Видимо, работа все-таки накладывает отпечаток и на характер. Гм, занятно! Вы не обижай­тесь, Витенька, вы чудесный парень, но...

И он подтолкнул Гаршина к двери, еще раз повто­рив:

— Приеду завтра же. В половине четвертого.

На Неве было холодно. Северный ветер загонял в реку набухший и подтаявший сверху озерный лед. Боль­шие серые льдины, сопровождаемые маленькими, верт­кими, медленно плыли по черной воде, как линкоры, окруженные катерами охранения. Натыкаясь на волно­резы, они пытались взгромоздиться на них, сползали и раскалывались надвое, и две меньшие льдины, неохотно отделяясь одна от другой, разворачивались на волне и вдруг, подхваченные течением, уносились под мост. А маленькие вертелись вокруг них, зарывались в водо­вороты, выскакивали снова на черную поверхность реки и стремглав неслись вперед. К посвистыванию ветра присоединился тупой звук ударов о волнорез и скрежет сталкивающихся льдин.

Это сумрачное движение было однотонно и неотвра­тимо. Если смотреть на него не отрывая глаз, начинала кружиться голова и казалось, что волнорезы плывут против течения, тараня льды, а черные струи затягивают тебя под мост.

— Тянет, тянет — не оторваться, — сказала Аня, держась за холодные перила и сопротивляясь порывам ветра.

Гаршин наклонился к ней и крепко сжал ее локоть:

— Как меня к вам, Аня! Разве вы этого не чув­ствуете?

Она улыбнулась и не ответила.

— Аня... может быть, есть кто-то другой?

Она мотнула головой.

— А там, на Дальнем Востоке... был?..

Помолчав, она тихо сказала:

— Да.

— И вы... Почему вы разошлись, Аня?

— А что?

— Вы же сами знаете — что! — вскричал Гаршин, пригнулся к самому ее уху и начал быстро говорить, что любит ее и больше так не может, она его изму­чила...

Любит?

Она повернула к нему похолодевшее от ветра лицо:

— Витя, теперь я спрошу вас! Только отвечайте со­всем честно, хорошо? Или не отвечайте совсем! Вы хоть раз любили по-настоящему?

Она не удивилась бы, если б он начал уверять, что именно ее он любит по-настоящему, но Гаршин отстра­нился от нее, и на его лице появилось выражение боли. Он, видимо, хотел что-то сказать — отшутиться, что ли, на губах появилась неестественная улыбка.

С чувством неловкости, будто она подглядела чужую тайну, Аня поспешно отвернулась.

Огромная льдина, раздвигая ледяную мелкоту, мед­ленно приближалась к мосту. Аня смотрела, как она величаво покачивается на воде, и загадывала: натолкнется на волнорез или нет? И вдруг сильные руки Гар­шина охватили ее так крепко, что она не могла шевель­нуться, и она увидела совсем близко его злое и веселое лицо.

— Эх, Аня! Что было, то прошло! Мало ли что бы­вало и у вас и у меня! Зачем ворошить прошлое? Мы живем сегодня, мы вместе, мне нужна ты — и все. Вот я обнимаю тебя — и к черту все остальное, понимаешь? Если бы у тебя был кто-нибудь другой... но ты же одна! Что тебя держит?..

Она изо всех сил толкнула его и вырвалась. Поче­му-то слезы защипали глаза. Одна! Вот и весь его не­сложный расчет. Да, он прав, — одна! И одной очень горько, от этой женской тоски не спрячешься ни за ка­кими делами...

Ветер бросал в лицо мокрые снежинки, то крупные, то совсем мелкие, как пыль. Аня наклонилась над ре­шеткой — по черной воде все плыли, плыли серые льди­ны, громоздились на волнорезы, сползали с них и, подхваченные течением, уносились под арку моста. Одна... Сколько бы людей ни было вокруг, она все-таки совсем одна, и после работы они спокойно уходят от нее, под­няв воротник, вежливо и холодно поклонившись ей, куда-то в свою, неведомую ей жизнь...

— Так и до старости прождать можно! — со злостью сказал Гаршин.

Он уцепился руками за решетку и тянул ее, будто хотел вырвать.

— А может, и нет! — сказала Аня, тряхнула головой и ласково дотронулась до руки Гаршина. — Ну, не сер­дитесь, Витенька! И давайте побежим, может еще захва­тим какой-нибудь трамвай.

12

Партийная организация турбинного цеха готовилась к отчетно-выборному собранию. Это было первое пар­тийное собрание, в котором Николаю предстояло участ­вовать, и он ждал его с тревожным интересом.

До Николая доносились разговоры, очень его волно­вавшие: речь шла о том, кому быть секретарем парт­бюро. Николай был уверен, что лучшего секретаря, чем Клементьев, не найдешь. Но коммунисты поговаривали о том, что Ефим Кузьмич сам просит «уважить» его, причем сквозь уважение к старику проступало и недо­вольство им:

— Где бы поднажать да потребовать, а старик все с уговорами!

— Кузьмич привык с начальством в ладу жить. А иногда и поругаться не мешает!

Упреки казались Николаю несправедливыми. Ведь заступился же Кузьмич за Воловика на партбюро, да еще как! А зря зачем же ссориться? Конечно, Ефиму Кузьмичу нелегко было справляться и с производством и с партийными делами, но разве он мало делал для цеха? Где бы ни возникло осложнение, затор, беда, Ефим Кузьмич неизменно тут.