Дни нашей жизни

— Я только что говорил с Воловиком, — вдруг ска­зал Гаршин, забыв о том, что в начале разговора как будто ничего и не знал о недовольстве членов брига­ды. — Воловик — а он, кстати, реально больше всех при­думал, он действительно талантливый изобретатель! — так вот Воловик даже удивляется, что поднялись такие разговоры! Он совсем не разделяет тех мелких чувств, которые тут проявились! И лучшее доказательство — он мне предлагает работать над новой проблемой по ме­ханизации на сборке!

Как всегда, когда приходилось разбираться в слож­ных взаимоотношениях людей, каждый поворачивал де­ло по-своему, так что нелегко было добраться до исти­ны. Еще полчаса тому назад Воробьеву все казалось ясным. Теперь все запуталось и представало в ином све­те. Неужели правда, что Воловик находит поступок Гаршина естественным, оправданным? Вот ведь Карцевой, видимо, было стыдно за Гаршина... А Полозов говорит: «Пусть решает сам. Какая-то доля есть». Вот еще ис­тория!

— Скажите мне, Виктор Павлович... вот так, совер­шенно конкретно: что именно предложили вы? в чем ваша доля участия?

— Это что — экспертиза? — не отвечая, иронически спросил Гаршин. — Может, еще создать экспертную комиссию для уточнения доли участия всех членов бри­гады?

Воробьев не дал сбить себя с толку:

— Нет, Виктор Павлович. Комиссии не будет. Если вы найдете нужным, вы сами снимете свою подпись так же, как сами ее поставили. Взвесив, есть ли у вас до­статочные основания.

— А конечно, есть основания! — выкрикнул Гаршин, багровея. — Если откинуть дешевое честолюбие и ко­рысть, если думать не о премии, а о самом деле...

— Вы — их! — обвиняете в дешевом честолюбии и корысти?

Гаршин на минуту смешался.

Воробьев вздохнул и с горечью подумал, что вот и тут — внешне как будто все было в порядке. Считался энергичным работником, выговоров не имел, а благо­дарности, случалось, получал. А что у него внутри? Жи­вет себе человек, ходит на партийные собрания, платит взносы, что-то там делает, когда поручишь. В острые споры ввязываться не любит, но в общем человек как человек, даже симпатичный. Многие его любят — с ним весело. А какая ему цена— как оценишь? Вот и сейчас он оправдывается, даже возмущается и обвиняет дру­гих... а по совести, ведь это черт знает что, вот эта его подпись «для крепости»!

Воробьев поднял голову и спросил, в упор глядя на Гаршина:

— Основания, говорите, есть... Ну, а совесть у вас есть?

Он тотчас отвел глаза, потому что неловко было смотреть на Гаршина, на его тщетные попытки сохра­нить обычное выражение веселой самоуверенности.

— Подумайте, Виктор Павлович, как коммунист, и сделайте, что совесть подскажет.

Стул тяжело скрипнул.

Не поднимая глаз, Воробьев слышал, как Гаршин медленно прошел по комнате и прикрыл за собою дверь.

5

Круг забот Саши Воловика в каждым днем расши­рялся.

После доклада в Доме технической пропаганды у не­го появились новые знакомые — изобретатели с других ваводов. Один из них, двадцатилетний Леня Пенкин, по­разил Воловика яркой талантливостью. Технические вы­думки возникали в его голове одна за другой. Но при этом Леня совершенно не умел сосредоточиться на чем-то главном, усидчиво поработать, довести дело до конца.

— Фантазия у тебя богатая, Леня, но толку от нее мало, — сказал ему Воловик. — Так можно и пустоцве­том остаться!

Должно быть, Леня и сам чувствовал свой недостаток. Он крепко привязался к Воловику и благодарно принимал его советы, но для этого Воловику приходи­лось вникать в совсем новые технические вопросы, и каждый раз он остро ощущал, как не хватает ему зна­ний.

В цехе усиливалась горячка, особенно на сборке. К первому июля турбина должна была пройти испытания. А тут еще стало известно, что из Краснознаменки едет делегация с ответным визитом дружбы, и Воловику бы­ло поручено встречать краснознаменцев и оказывать им дружеское гостеприимство.

И, как нарочно, в эти же дни Воловику пришлось писать статью для газеты. Редактор предложил ему по­мощь литературного сотрудника, но Воловик из гордо­сти отказался — вот еще, он и сам грамотный. Как умеет, так и скажет. Впечатления от поездки в Краснознаменку были свежи, а уж о своем родном заводе мож­но написать хоть десять статей!

Все было ясно и легко укладывалось в план статьи, продуманной Воловиком во время работы. Но когда он дома сел писать, все пошло прахом. Ясные мысли спу­тывались, как только он пробовал записать их. Слова не подчинялись, а тянули куда-то вбок. Перечитывая на­писанное, он видел, что живые и яркие впечатления в его изложении становятся тусклыми. Кроме того, он то и дело спотыкался на правописании.

— Ася! — кричал он. — Как пишется Алюминьстрой, алюминий — одно «л» или два?

— Кажется, одно, — отвечала Ася из кухни, а через минуту кричала: — Ой нет, кажется, два!

Он исписал целую тетрадку. Прочитал Асе, Ася на­шла, что написано очень хорошо.