Дни нашей жизни

Фасоннолитейный цех сегодня работал, и после ти­шины и безлюдья других, неработающих, цехов было по-новому удивительно и радостно алое пламя, вздымаю­щееся над электропечами, строгое движение человече­ских фигур, озаренных пламенем, визг пневматических зубил и сияние автогена в руках обрубщиков, жаркое и шумное горение мазута, разогревающего ковш перед разливом металла. Эту картину напряженного и сла­женного, сурового и прекрасного труда Немиров видел множество раз, но до сих пор не привык к ней. Он с мальчишеских лет полюбил производство, и оно всегда возбуждало его и словно поднимало, он становился энергичней и добрей, легко увлекался, охотно выслуши­вал людей и щедро обещал то, что у себя в кабинете отверг бы как невыполнимое. В такие минуты он верил, что выполнит все.

Он поговорил со сталеварами; покурил с одним, по­шутил с другим, у третьего взял очки и сквозь темные стекла заглянул в печь на кипящую сталь.

Затем он прошел в «земледелку» и поднялся по ле­сенкам на самый верх трехэтажного сооружения, где землю очищали, просеивали, укрепляли сухим песком, замешивали смолой и растирали, как тесто, крутящими­ся массивными колесами — бегунами, отправляя ее от­сюда на ленте транспортера черной, вязкой и жирной массой на формовку. На лесенках, напоминающих кора­бельные трапы, и на площадке возле бегунов все было покрыто черной пылью, пыль клубилась и в воздухе, но, бывая в литейном, Немиров неизменно заходил полюбо­ваться «земледелкой». Это сложное сооружение было уже при нем задумано и осуществлено, заменив дедов­ский ручной труд.

На одной из лесенок Немирова догнал цеховой тех­нолог Попов, как всегда полный новых планов. Попов вместе с группой научных работников разрабатывал новаторский способ литья стали, который должен был, в случае успеха, полностью вытеснить земляную фор­мовку. Лабораторные   опыты   в   институте   прошли удачно. Сейчас Попов добивался высокочастотной уста­новки для производства опытов в цехе.

— Установку я вам достану, — пообещал Немиров и улыбнулся в ответ на восторженную благодарность тех­нолога. — Вы что, жмотом меня считаете или консерва­тором? Раз надо — значит, будем добиваться.

Немиров всячески поддерживал искания Попова и ученых, хотя в душе его таилось не осознанное им са­мим недоброжелательство: ему было жалко «земледел­ки» и всех волнений и удовлетворения, доставленных механизацией процесса заготовки формовочной земли. Как подгоняла, не давала передохнуть и успокоиться жизнь! Только взобрался на высоту — перед тобою вы­растает новая...

Когда Немиров вернулся к печам, одна печь уже по­слушно наклонилась, выливая в ковш остатки сверкаю­щей стали. Гигантский крюк легко поднял ковш и понес его к рядам приготовленных опок. Ковш опустился над крайней опокой и, разбрасывая золотые искры, выпу­стил в воронку ослепительную струйку металла. Про­смоленная земля вспыхнула, сквозь щели опоки проби­лись синеватые языки пламени. Формовщица быстро от­катила в сторону каретку с пылающей опокой, механизм приподнял каретку и перекатил ее на рольганг. Под­хваченная вращающимися валиками, опока побежала, как живая, в другой конец цеха.

— Здравствуйте, Григорий Петрович, — сказала фор­мовщица, вытирая потное лицо.

Немиров знал эту женщину и не раз помогал ей чем мог. Вдова погибшего в дни блокады сталевара, Евдокия Павловна Степанова растила одна своих трех мальчи­шек. Старшего из них Григорий Петрович недавно устро­ил в турбинный цех.

— Как сынишка, работает?

— Да какое там! — со вздохом сказала Евдокия Павловна. — Его бы на станок поставить, а то на под­собных работах какая же квалификация?

— То есть как «на подсобных»? Я велел на станок поставить.

— Не знаю, Григорий Петрович. Или станков сво­бодных нет?..

Немиров вытащил книжку, записал на память: «Сын Степановой», обещал завтра же уладить дело. Евдокия Павловна благодарно кивала головой и повторяла:

— Уж, пожалуйста, не забудьте.

Уходя из цеха, он снова увидел ее в сторонке рядом с двумя другими женщинами.       

— Обещал, точно обещал! — говорила Евдокия Пав­ловна, не замечая директора.

— Ну-ну, — сказала одна из женщин. — На то его и зовут Обещалкиным!

Он не сразу понял, что обидное прозвище относится к нему.

Кровь хлынула в лицо. Он торопливо вышел за воро­та цеха и почти побежал по безлюдным дворам и алле­ям между корпусами, бормоча неясные ему самому угрозы: «Ну, погодите... ну, хорошо же!» Прозвище ка­залось ему чудовищно несправедливым. Он — Обещалкин? Он, работающий дни и ночи, чтобы все успеть, со всем справиться? Он, возродивший этот завод и сделав­ший для него так много, что, пожалуй, никто другой не сумел бы сделать больше!.. Обо всем думаешь, тре­вожишься, хлопочешь, за всех решаешь, за все отвеча­ешь... и вот благодарность!