Дни нашей жизни

Впрочем, и его истинная профессия как нельзя серьёзна. Лев — врач-реаниматолог.

Тогда я часто слышал, как они переругивались за закрытой дверью (взрослые, не переоценивайте закрытые двери!).

— Ты вообще не стараешься найти с ним общий язык, — говорил Слава раздражённым шёпотом.

— Ну прости, я простой человек, до искусства не дорос, — так же раздражённо шептал в ответ Лев.

— Причём здесь искусство? Поговори с ним о том, в чём сам разбираешься.

— О чём? Обсудить с ним сердечно-лёгочную реанимацию?

— Да что угодно, только прекрати это молчание.

Сердечно-лёгочную реанимацию Лев со мной не обсудил ни в тот же самый день, ни на следующий. Я и не хотел с ним ничего обсуждать, но Слава переживал — это было видно даже мне.

Я спросил его, когда Лев был на работе и мы обедали только вдвоём:

— Почему ты хочешь, чтобы я дружил с твоим другом?

Слава растерялся. Ответ прозвучал не очень уверенно:

— Мы живём втроём, в одной квартире, было бы неплохо, чтобы мы все общались друг с другом.

— Это что, навсегда?

Я был очень разочарован. Признаться, у меня были надежды, что ситуация временная, ведь раньше никакого Льва в квартире не было.

— Да, это навсегда.

— Почему? У него что, нет своего дома?

— Здесь его дом.

— Здесь твой…

— Здесь его дом, — жёстко перебил меня Слава.

Я не ожидал от него такого стального тона и почему-то захотел заплакать. Даже глаза намокли, но Славу это не впечатлило. Он продолжил гнуть своё:

— Здесь наш дом. Мой, твой, его. Наш.

Я не знал, что сказать. Боялся, что если что-то отвечу, этот стальной тон вернётся.

Загоняя слёзы поглубже, я всё-таки проговорил:

— Раньше здесь жил только ты.

— Нет, он и раньше жил со мной.

— Неправда, — с обидой выговорил я. — Когда я тут бывал, его не было. Никогда не было.

Слава перестал есть, отложил вилку. Помолчал какое-то время, потом сказал ровно, спокойнее, чем раньше:

— Я не хотел добавлять тебе стресса, ясно? Ты и так был вырван из привычной жизни, к тому же переживал из-за мамы.

— Я не переживал.

— Переживал, Мики, даже если тебе кажется, что это не так.

На самом деле я не знал, переживал или нет. Мне было тяжело давать определения своим чувствам и эмоциям. И просто из нежелания оставлять за ним последнее слово я повторил:

— Я не переживал.

Слава тяжело вздохнул. До конца обеда мы ели молча.

Нельзя сказать, что Лев мне категорически не нравился. Сейчас я определил бы это как чувство стеснённости и неуюта из-за необходимости жить рядом с чужим человеком. Думаю, это знакомо всем, кому приходилось делить одну жилплощадь с совершенно посторонними людьми или дальними родственниками.

К тому же у нас не находилось совершенно никаких точек соприкосновения. Разве что мы оба любили читать книги. Но я читал «Чиполлино», а он Булгакова.

Именно Лев придумал то, что я ненавидел больше всего, — режим. Я должен был просыпаться, есть и спать в одно и то же время. Особенно мне не нравилось ложиться в десять вечера, но Слава говорил: «Это ещё по-божески». Когда мы жили с ним вдвоём, то смотрели «Симпсонов» и «Южный Парк», пока не начнёт рассветать, и никаких режимов не существовало. Но с тех пор, как мы начали жить вот так, всё поменялось и стало серьёзнее. Больше не было никаких мультиков с матами, бессонных ночей и «Несквика» на ужин.

Я подумывал, что ещё было бы не поздно изменить своё решение и переехать к бабушке. Но вряд ли она ест «Несквик» и смотрит «Симпсонов», так что смысла в этом было не много.

Пару раз Лев читал мне книги на ночь и делал это абсолютно бездарно. Засыпал я исключительно от скуки, причём не только я, но и Слава — в соседней комнате. Наутро он говорил Льву:

— Не понимаю, как можно было прочитать «Буратино» так, что он звучал будто учебник по квантовой физике…

Лев раздражался:

— Я тебе сразу сказал, что у меня не получится.

Интуитивно я тогда почувствовал, что «не получится» касалось не только чтения сказок на ночь.

Со Славой всё было проще: он рассказывал мне про художников, музыкантов и писателей, учил рисовать, ставил пластинки, и всё это мне нравилось.

В один из таких дней, когда мы лежали на полу возле патефона, я даже спросил у него, как у всех этих людей получается делать такие шедевры.

— Они талантливы, — объяснял Слава.

— А у меня есть талант?

— Я думаю, что у всех есть талант.

— А какой у меня?

— Пока не знаю, — Слава щёлкнул меня по носу. — Но не переживай: талант всегда себя проявит.

— А у тебя есть талант? — не унимался я.

— Да. Я рисую.

— А у Льва есть талант? — я самодовольно улыбнулся, уверенный, что подловил Славу Если Лев бесконечно далёк от искусства, какой там может быть талант?

Но Слава сразу ответил, не заметив моей иронии:

— Есть. Он хороший человек.

— Это не талант.

— Почему ты так думаешь?

— Это не искусство.

— Ещё какое искусство, — серьёзно ответил Слава.

Я не принял тот разговор всерьёз. «Быть хорошим человеком — это искусство» — звучит как фраза, выдранная из пафосного фильма и не имеющая ничего общего с этим сухим, строгим и замкнутым человеком.

Мысленно я называл Льва занудой — до тех пор, пока мне не довелось узнать, что он — супергерой.

ПРАВДИВЫЙ РАЗГОВОР