Р. А. Лафферти – натуральный одержимец, необузданный талант. Мир его не всегда уютен, ведь особое удовольствие Рафаэлю Алоизиусу доставляет едва уловимое, тончайшее выкручивание языковой ткани, так что незаметно меняется само значение слов. Его мир восхитительно абсурден и щетинится булавками, от которых лопаются мыльные пузыри самых надутых святынь…
Что за особые фокусы вытворяет Лафферти? Простой и привычный ответ – языковые. Ну и что с того – мало, что ли, у нас фантастов, умеющих вывернуть фразу кучеряво да поэтично? А теперь слушайте правильный ответ: все дело в том, что истории Лафферти звучат как народные сказки. Нет, он не пользуется языком народных сказок и почти не воспроизводит их характерного ритма. Но он до такой степени вжился в свое творение, что его язык – особенно сочетание чуть архаичной речи персонажей, напоминающей народную, и несусветной этимологии – звучит как язык, на котором кто-то когда-то вроде бы говорил. В свое время Евгений Замятин разработал концепцию «прозаической стопы», управляющей внутренним ритмом прозы[1]. Напоминая читателю таким образом о некоем предыдущем эпизоде, автор добивался своего рода «хоральной связности» – еще одного способа скрепить произведение плюс к сюжетной механике. В точности этим методом пользуется и Лафферти. По сути, он изобрел постмодернистский эквивалент гомеровского эпитета[2]. А теперь, когда я раскрыл вам природу фокуса, попробуйте поймать фокусника за руку. Упс, опять не вышло!
На схожесть с народными сказками у Лафферти работают еще два приема. Во-первых, у него часто действуют дети, рассматриваемые сквозь призму памяти. В отличие от Брэдбери с его ностальгическим нагромождением визуальных деталей а-ля Норман Рокуэлл, Лафферти воспроизводит характерный для воспоминаний о детстве безумный темп событий. Дети и крепко пьющие юноши в его рассказах функционируют в мире, сгущенном памятью до плотного концентрата, и мы тоже пытаемся ускориться, чтобы уловить мимолетные мгновения. А во-вторых, Лафферти берет какой-нибудь смутный, малоизвестный элемент индоевропейской мифологии (смутный для рассудка, но кристально ясный для глаз души) и представляет его нам как историю из детства.