Дни Савелия

Мелкий сухой снег собирался на полях их шляп, плечах и скатерти, которой была покрыта корзина. А они всё шли и шли. По Яузской, мимо библиотеки иностранной литературы, по Николоямской. Удивляя своим видом прохожих, собирая гудки машин, вызывая перезвон на колокольнях. Они проходили магазин «АБК», каланчу, пункт помощи бездомным и оказывались у ворот монастыря. Тут они снимали шляпы и до церкви архангела Михаила шли с обнаженными головами. В церкви они спускались по узкой крутой лестнице в склеп. В тускло освещенной сводчатой комнате они ставили корзину у заветной плиты, а сами брались за руки и, закрыв глаза, тихим хором читали стихотворение Якова Полонского «Она давно прошла, и нет уже тех глаз…». Каков был их устав? Чем они занимались в часы, свободные от куртуазного культа? Почему их пленила именно работа Боровиковского? Никто этого никогда не узнал.

Две смотрительницы, не выпуская из рук швабры и метлы, дошли до патронессы и сообщили ей все подробности утреннего происшествия. Ко всему сказанному они присовокупили описание моей внешности и приглашение пройти и отнюхать результат моих проказ на стене. Патронесса вежливо отказалась и вызвала к себе Сергеича. Я был уволен.

Как мог я доказать, что мои тестикулы уже давно не были способны на такое? Как мог заставить своих работодателей посмотреть запись с видеокамер и убедиться в моей невиновности? Разум их был глух, а сердца черствы. Ну что ж… Тот, кто сыграл со мной такую шутку, еще преподнесет им не один сюрприз. Тогда я буду уже далеко и не расслышу их запоздалых криков раскаяния. Пусть будет так.

Не дав мне проститься с сослуживцами, не позволив совершить финальную прогулку по залам, меня вышвырнули. То есть не совсем. Сергеич налил кипятка в лапшу и, пока та медленно набухала и впитывала специи и приправы, обратился ко мне.

— Дурак ты, Сергеич. Все у тебя было: дом, жратва, любимая работа, гибкий график. А ты? Эх, — вздохнул мой бенефактор, помешивая лапшу в кастрюльке. — Ничего. Я тебя теперь к себе возьму. Будешь жить со мной в Кузьминках, — сказал Сергеич и облизал ложку.

Я не хотел жить в Кузьминках, где бы эти Кузьминки ни находились. Нет, не хотел. Еще меньше я хотел подачек, компромиссов и уступок. Я спрыгнул с вахтерского стола и юркнул в открытую дверь на улицу.

Мне предстояло восстановить некоторые знакомства и связи. Мне нужно было найти ночлег и место, где я мог бы ежедневно столоваться. Был март. Созвездие Рыб, покачивая замерзшими хвостами, проплывало вон, чтобы уступить место созвездию Ягненка. Я отпил талой воды из лужи. Посмотрел вокруг и к своему удовольствию заметил, что мир не стал хуже за месяцы моей службы. Наоборот, он прибавил в красках и цвете. Он оживился, обновился и готов был с новой силой наращивать свои витки. С прекрасной и бессмысленной яростью.

IV. Это

Это случилось в апреле. Точнее, в те последние дни месяца, когда низкие чугунные ограды столичных парков уже сверкают свежей черной краской, а до скамеек кисть муниципалитета еще не дошла.

Рабочие собирали летние веранды, пахнувшие свежеструганой древесиной. Укладчики меняли асфальт. Продавцы из киоска «Ваш попкорный слуга» варили кукурузу. Велосипеды громко прочищали свои клаксоны и звонки после долгой спячки.

На дорожке парка появился пожилой господин в темном костюме и бесцветной шляпе. Остановился перед скамейкой. Буквально стек на нее и благостно выдохнул. Сиденье гостеприимно восприняло его сухопарый зад, а закругленный верх скамейки дружелюбно предоставил шее свой изгиб. Этого было недостаточно. Прохожий вынул из кармана мятый замшевый мешочек, поднес его к губам, и через мгновение мешочек стал расти, набухать и скоро превратился в упругую подушку. Ее пожилой господин подложил себе под шею и совершенно расслабился.

Он передвинул шляпу на затылок, а палкой стал чертить на гравии непонятные знаки. Окончив очередной иероглиф, он тут же его стирал, чтобы начать все заново. Затем извлек из кармана книгу и принялся читать. Потом отвел глаза от книги, посмотрел на небо и сказал гнусавым голосом так громко, что воробьи вспорхнули с веток, нависших над скамейкой: «Эти дни тянутся, как бесконечные вагоны, груженные в разной мере одним и тем же сырьем. Пора, мой друг, пора!» Прежде чем подняться, господин спрятал книгу в карман, качнулся назад, так что ноги приподнялись, затем качнулся вперед, встал… И вдруг замер посреди дороги, сложив ладони на ручке палки.