Дни Стужи (СИ)

— А вот тут нам может помочь наш старый знакомый господин Необъятный, — хмыкнул Иван. — Хоть друзьями они и не были, но он мог быть хотя бы в курсе его личной жизни. Сплетников в Управлении всегда хватало. Как я понимаю, кроме Столярова, родни у покойного здесь не было. Так что будем искать через службу.

— А еще, — и Стас нацелил вилку на друга, — надо попросить Необъятного добыть что-то из личных вещей покойного. А еще лучше, волосы, или ногти. Ну, да, ты знаешь.

— Я? Не-не-не, — выставил ладони Иван, — не хочу я с этой дрянью связываться!

Стас проникновенно заглянул другу в глаза,

— Ваня, ты же понимаешь, что надо?

— Знаешь, друг мой, утро вечера мудренее. Давай-ка собираться, да поедем домой. Поспать нам с тобой надо, поразмыслить. Утро, оно, сам знаешь, вечера мудренее.

И, похлопав друга по плечу, Иван полез из-за стола.

___***___

Легкие крытые сани бесшумно скользили по хорошо наезженному Ярославскому тракту. Стылая белая луна повисла на небе, и такими же белыми, холодными пристальными глазами смотрели на Землю редкие зимние звезды. Стас узнал бы возницу, увидь его, но Стас сидел в уютной "Заставе" и, хотя мысли его были беспокойны, в целом благодушествовал.

Ярославский порубежник, подвозивший утром Хромого, о своем случайном попутчике сейчас не думал. Зорко поглядывал по сторонам, время от времени слушал себя и обереги. Не нравилась ему ночная, второпях организованная, поездка, но уж больно срочной была весть, которую следовало сообщить ярославцам. Что за весть, в точности он не знал и сам, но за просто так инока в черном полушубке гонять бы не стали.

Игорь покосился на возок.

Молчаливый парень лишь пожал ему руку, залезая внутрь, да обронил: «Дело срочное, сам понимаешь. Погнали».

Игорь понимал. А потому попросил пару сопровождающих, которые сейчас и сидели в возке вместе с иноком, да поменял конька на полоза. Этой скотинке холод не помеха, а конёк пусть отдохнёт на московских харчах. Оставалось только надеяться, что трем бывалым порубежникам хватит сноровки и удачи отбиться случись что. Да и иноки, если верить тому, что он слышал, тоже не лаптем щи хлебают.

___***____

Ярославль был городом тихим. И до События, и после. Из тех городов, где ничего я в н о г о, шумного и скандального, так, чтоб дерьмо на полстраны летело, не случалось. Ярославль всегда был крепким, основательным, внешне сонным и неторопливым.

Такой и народ в нем жил. На рожон не лез, но и своего никому отдавать не собирался. В республику Московию ярославцы вошли сами, крепко подумав, прикинув все «за» и «против», веско обозначив свое положение — опять же неявно, негромко, но так, что местное купечество одобрительно кивнуло.

Порубежники ярославские дело свое тоже знали туго, а местные ведуны, казалось, вышли из дремучих доисторических времен, когда самые страшные сказки были правдой.

Сейчас город спал. Луна выстудила позолоту церковных куполов, затянула морозными узорами окна добротных купеческих домов и покосившихся окраинных изб, лунные блики посверкивали в осколках разбитых стекол заброшенных многоэтажек, так и оставшихся мертвыми остовами после События.

В одном из осевших, но крепких еще домов, укрытым за крепким, хоть и давно не крашеным забором, оторвал голову от подушки грузный старик.

В спальне было душновато, но старик любил тепло и топил на совесть, дров не жалел. Перечить было некому, давно жил бобылем, вон кошка только, но кошки, они тепло почище людей любят. Вскинулся неожиданно легко, ловко, хотя дурной вяжущий сон не отпускал, давил сердце.

К чему ж сон то такой? — подумал старик, нащупывая ногами обрезанные валенки, — Да мало ли к чему, — усмехнулся сам себе. После того, что он за эти долгие годы наворотил, хорошо что вообще спит.

Беспокойство не отпускало, и старик прошаркал в комнату, которую, шутя, называл залом, затеплил свечу и опустился на колени возле тяжелого сундука. Провел рукой в старческих темных пятнах по крышке и, закряхтев, сдвинул его в сторону. Привычно провел пальцами по половице, нажал на одну, щелкнув, деревяшка отошла в сторону. В углублении лежал длинный сверток.

Облегченно вздохнув, хозяин дома поставил половицу на место и уперся в угол сундука.

Тонко звякнуло оконное стекло, и старик увидел, как морозный узор разбегается по стене, как нарастает белая шуба на потолке, становится белым, очень ярким пламя свечи, и режет горло воздух.

Он попытался вдохнуть, но не смог. Мороз сковал ледяными тисками голову, даже мысли сделались хрупкими и колкими, комната поплыла в темноту, даже пламя свечи сделалось невыносимо холодным и тёмным…

В выстуженную комнату вошли двое.

Один остался у дверей, второй широкими шагами прошел через комнату. Он двигался легко, руки в тонких кожаных перчатках словно не чувствовали холода. Длинные прямые каштановые волосы скрывали большую часть лица. Лишь виднелась между прядями мертвенно-бледная кожа, да поблескивали в свете почти угасшей свечи глаза. Непонятно, какого они были цвета. То серые, то вдруг, черные… менялись они, как зимняя ночь к утру.