Дни стужи

– Нечего мне сказать, Стас Григорьич, не пытай. Только Петр Фаддеевич, как узнал об убийстве, тут же меня за вами послал. Остальное пусть сам скажет. Мне приказал пулей к вам нестись. По десять монет каждому, говорит, плачу, только чтоб приехали.

– По десять монет за визит, – хмыкнул Иван, – значит, серьезно твоего купца припекло. Ладно. Поехали.

* * *

Январские переулки были тихи и задумчивы. Плыло над ними яркое голубое небо нового года, стреляло белыми вспышками солнечных зайчиков, поскрипывал под полозьями сухой рассыпчатый снег, и так хорошо было в мире, что Стасу захотелось выпрыгнуть из саней и отправиться бродить куда глаза глядят. А после, нагулявшись до озноба, зайти в первый попавшийся кабак и потребовать графинчик прозрачной да сковороду яичницы с салом. И непременно чтоб сверху лучком посыпали.

Он даже вздохнул и недовольно заворочался в санях.

Впрочем, долго мечтать не пришлось.

Приехали.

Распахнулись ворота, мелькнула подъездная аллея, и сани остановились на широкой площадке перед особняком.

Акимыч выскочил первым, дождался напарников и повел их к парадному входу.

– Слышь, Стас, нас сегодня прямо как серьезных людей по парадной лестнице ведут, – громко сказал Иван, глядя в спину приказчика. Тот лишь плечом дернул.

Стас не ответил.

Он внимательно смотрел по сторонам и замечал тихое, но напряженное шевеление. У ворот пара крепких молодцев в полушубках, еще один у угла дома по сторонам посматривает. Никак купчина чего-то опасается? Интересно. Купца первой гильдии напугать – это уметь надо.

Встретил гостей хорошо вышколенный дворецкий, принял шубы, указал рукой в белой перчатке:

– Пожалуйте наверх, Петр Фаддеевич вас ждут-с в кабинете.

Стас мимоходом отметил, что дворецкий изящен и гибок, но телосложения крепкого и гостей сопровождает, отступив на шаг. Интересные нынче слуги в купеческих домах.

Кабинет купца оказался большим, светлым, обставленным на удивление просто и обманчиво скромно. Обманчиво, поскольку каждый предмет обстановки стоил хороших денег. Очень. Очень хороших.

Большой рабочий стол у окна, два книжных шкафа, забитых томами в темных переплетах, да столик с креслами у стены.

Столяров стремительно вышел из-за стола, крепко пожал руки, указал на кресла:

– Присаживайтесь, господа, говорить будем.

Кивнул приказчику:

– Акимыч, бери стул, садись, без тебя не обойдемся.

Сегодня Столяров был в строгом сером костюме, белоснежной сорочке и при галстуке. И чувствовал он себя в этой одежде совершенно естественно. Стас про себя это отметил: интересная черточка, купцы московские «европскую одёжу» не очень жаловали, предпочитая длиннополые сюртуки и рубашки-косоворотки, которые начал шить кто-то из местных умельцев, как только удалось снова наладить мастерские.

– Выпьете, с морозцу-то? – хозяин дома щелкнул по боку тяжелого хрустального графина в центре стола.

– Не стоит, Петр Фаддеич, о делах говорить пришли, – отказался Иван.

– Оно и правильно. – Купец так и не присел, расхаживая вдоль стола. Наконец, вздохнув, бросил на стол газету. «Московский вестник». На первой странице – большой снимок. Фрагмент парапета, на тротуаре укрытое черной казенной холстиной тело, вокруг ноги в сапогах, снег запятнан темным. Холстина бугрится в двух местах.

«Зверское убийство политика в центре столицы!» – кричал заголовок.

– И вот еще. И еще! – купец в сердцах бросил на стол «Ведомости» и «Столичного обозревателя».

Стас спокойно отодвинул в сторону газеты.

– Петр Фаддеич, вы нам лучше сами расскажите, что произошло и зачем нас позвали. Говорите так, будто мы ничего не знаем. Кстати, так оно и есть. Мы с Иваном Николаевичем после Нового года как медведи в спячку впали. Вон Акимыч и разбудил.

Столяров побарабанил пальцами по краю стола. Глянул в окно.

Окно было большое, во всю стену, и в нем, как картина в раме, синело зимнее небо, золотились церковные купола, белел снег.

«А купчина-то эстет», – подумал Стас. Еще одна интересная деталька к образу возможного нанимателя.

– Значит, будто ничего не знаете. – Столяров развернулся всем телом, сцепил руки за спиной, снова заходил по ковру. – Вчера, ближе к полуночи, на Большом Москворецком мосту кто-то выпустил две тяжелых стрелы из ручного самострела в Бориса Вениаминовича Говоруна. Одна стрела пробила горло, вторая – сердце, так что умер господин Говорун мгновенно. Был он на мосту не один, а со спутницей. Спутница его, девица Варвара Груднева, не пострадала, но пребывает в расстроенных чувствах и толком ничего не говорит. Восклицает только что-то о черной тени и ужасном сгустке мрака.