Дни стужи

«Что же я, – спохватился Левшов, – у меня самого масса дел». Взял из стопки лист бумаги с личным вензелем, долго сосредоточенно что-то писал.

На полуслове остановился, вскинул голову, к чему-то прислушиваясь, и разом обмяк.

Голова гулко ударилась о столешницу.

Полковник уже не дышал.

* * *

Москва, февраль

Сидели, сумерничали.

Старшой впервые был в личных покоях Сергия. Раньше как-то не получалось, хотя работали вместе не первый десяток лет, а знали друг друга еще дольше.

А были это именно покои, без ненужной роскоши, скромно обставленные. Навевали спокойную задумчивость; здесь хотелось думать о чем-то большом и хорошем, нужном не только себе, но и другим людям.

Свет не зажигали, сидели, глядя на посеревшие, со вздохами и хрустом оседающие сугробы.

– Не скажешь, значит, где ребенок.

– Не скажу, отче, – покачал головой Старшой.

– Неужто не веришь?

– Верю. Как себе верю. Потому и не скажу.

– Она очень опасна. Очень, – Сергий веско хлопнул ладонью по ручке кресла.

– Знаю. И полезна. А еще, отче, она ребенок. И расти она будет там, где к ней отнесутся как к ребенку.

– Опасную игру ты затеял, друг мой.

Старшой покачал головой, возражая:

– Не я. Но нам с тобой продолжать эту игру. Да и не осталось у ребенка никого. Тело Столярова мы так и не нашли. Ее мать… да ты сам знаешь.

– Как не знать, – тяжело вздохнул Сергий. – Когда она убедилась, что тело мужа пропало, она как окаменела. К дочке так и не подошла ни разу. Осталась в монастыре жить, сейчас готовится постриг принимать.

– То-то и оно. А еще, отец, не хочу я, чтоб ты грех на душу брал.

Сергий перегнулся через подлокотник, пристально посмотрел Старшому в глаза.

– Думаешь, придут за ней? И смотреть будешь, кто и зачем.

Снова не спрашивал, знал.

– Буду, отче. Зорко смотреть буду. Особенно после того, как некстати полковник Левшов умер. Или, наоборот, кстати. Поскольку нет у меня теперь другой возможности понять, откуда большая беда придет. А она придет, я в этом не сомневаюсь. Да ты и сам этого ждешь.

– Жду. И тоже смотреть буду. Раз здесь Наладчик появился, значит, просто так нас в покое не оставят. И вот что я тебе скажу, друг мой: теперь тебе не только за девочкой этой смотреть надо.

– И это знаю. Ко мне слухачи мои на следующий день после штурма прибежали. И с того времени я две смены дополнительные поставил. Раз не получилось разом, теперь будут нас раскачивать. По всему миру. И нас, в Москве, в первую очередь.

Старшой тяжело поднялся, подошел к окну.

– Начаться может такое, что набеги «черных вдов» мелочью покажутся.

Сергий подошел, встал рядом, положил ему руку на плечо.

– Отобьемся, друже, отобьемся.

Так и стояли.

Смотрели в наползающие сумерки. Молчали.

* * *

Москва, март

– Здесь ставить будем, – Стас показал на поляну. По краям росли древние, помнившие еще времена Старого мира, ели.

На поляне из-под снега выглядывали заплывшие дерном остатки древнего фундамента. Когда-то здесь стоял дом. И даже трава казалась чуть светлее там, где когда-то была ограда и дорожка, проходившая мимо старого дома.

Место было хорошее, на самой опушке Лосиного острова, но и до Ярославского тракта недалеко. Чуть дальше, чем от старого их обиталища.

Наискосок ― остов старой школы, а через небольшую дорожку – выгоревшие на солнце, продутые ветрами пустые коробки древних детских садов. Старики говорили, что детсадам повезло. Детей успели погрузить в машины и вывезти в безопасное место.

В школе же ночами окна время от времени светились фиолетовым, по стенам ползла полупрозрачная слизь, но в общем было тихо и спокойно.

– Вот как земля просохнет, так и начнем ставить. Я и артель уже нашел. Хорошие мужики, надежные. Ярославские.

Стас говорил и смотрел на друга.

С того дня, как умер Якут, Иван сильно изменился. Стал молчаливым, очень сосредоточенным, иногда вдруг замирал, словно прислушивался к чему-то.

Стас спросил напрямую. Иван помолчал, но ответил:

– Привыкаю. К наследству Шамана привыкаю.

И Стас поверил. Терпеливо ждал, но время от времени друга тормошил.

Вот и дом строить по весне затеял.

Шагов они не услышали.

Ниула бесшумно возникла рядом. Стояла молча – смотрела темными нездешним глазищами, переминалась с ноги на ногу, теребила тесемку котомки с хитро вышитым узором.

А потом так же молча взяла Ивана за руку.

Лес вокруг стоял еще прозрачный, молчаливый. Оседая, вздыхал снег. Еще робко, и от этого пронзительно громко цвиркала какая-то сумасшедшая птица на березе.

Небо было высокое, голубое, полное золотого весеннего солнца.

Зима кончилась.