Дни в Бирме. Глотнуть воздуха

Флори слегка задержался в клубе за выпивкой с остальными. Главным предметом пошлых разговорчиков стала Элизабет, а свара из-за доктора Верасвами была задвинута в долгий ящик. И записка, которую накануне приколол к доске Эллис, больше не мозолила глаза. Мистер Макгрегор успел увидеть ее утром и изъявил настойчивое желание, чтобы ее убрали. Так что ее убрали; впрочем, не раньше, чем она достигла своей цели.

9

За следующие две недели произошло немало событий.

Противостояние между Ю По Кьином и доктором Верасвами было в полном разгаре. Весь город разделился на два лагеря, и все туземцы – от судебных служащих до базарных метельщиков – заняли одну из двух сторон, отчаянно клевеща на врага. Но у доктора сторонников оказалось намного меньше, и клеветали они не столь эффективно. Издателя «Бирманского патриота» осудили за подрывную деятельность и клевету, отказав в освобождении под залог. Его арест спровоцировал небольшой мятеж в Рангуне, который полиция подавила, убив всего двух мятежников. В тюрьме издатель объявил голодовку, но сдался через шесть часов.

В Чаутаде жизнь тоже не стояла на месте. Из тюрьмы сбежал при таинственных обстоятельствах бандит по имени Нга Шуэ О. И стали расползаться слухи о скором восстании местных туземцев. Слухи – довольно беспорядочные – указывали центром мятежа деревню Тонгуа, неподалеку от лагеря, где Максвелл кольцевал тик. Поговаривали, что возник из ниоткуда вейкса, то есть колдун, и предрекал свержение английской власти, раздавая колдовские бронежилеты. Мистер Макгрегор не слишком верил слухам, но запросил подкрепления у военной полиции. Ему обещали, что в скором времени в Чаутаду прибудет индийская пехота под командованием британского офицера. Вестфилд, разумеется, поспешил в Тонгуа, предвидя, а точнее предвкушая неприятности.

– Боже, хоть бы раз они устроили настоящий мятеж! – сказал он Эллису перед отъездом. – Но будет обычная, млять, профанация. Всегда одно и то же с этими мятежниками – не успеют поднять бучу, как уже хвосты поджали. Веришь ли, я ни разу еще ни в кого не стрелял, даже в бандита. За одиннадцать лет, не считая войны, ни разу человека не убил. Тоска берет.

– Ну, что ж, – сказал Эллис, – даже если все будет мирно, ты всегда можешь взять зачинщиков и хорошенько всыпать им палками под шумок. Это получше, чем нянчиться с ними в тюрьме, как в паршивом доме отдыха.

– Х-м, пожалуй. Только теперь ведь не положено. Все эти гуманные законы – полагаю, надо их придерживаться, раз у нас хватило дури их принять.

– Да, к черту законы. Бирманец понимает только палку. Видел их, когда им всыпят? Я видел. Вывозят из тюрьмы на воловьей упряжке, визжат, а женщины мажут им жопы банановой мазью. Вот это они понимают. Была бы моя воля, я б им по пяткам лупил, как турки.

– Что ж поделать. Будем надеяться, у них хватит духу хоть раз дать бой. Тогда вызовем военную полицию, винтовки, все дела. Засадить им свинца дюжину-другую – воздух-то почище станет.

Однако предвкушаемая возможность не оправдалась. Вестфилд с дюжиной констеблей – развеселых круглолицых горцев, которым не терпелось пустить кому-нибудь кровь – направились в Тонгву и застали там гнетущее спокойствие. Мятежом и не пахло; не считая ежегодной – регулярной, как муссоны – попытки деревенских уклониться от уплаты подушного налога.

Жара все усиливалась. Элизабет пережила первый приступ красной потницы. Европейцы почти совсем забросили теннис; вяло сыграв один раунд, они падали в кресла и глотали пинтами тепловатый лаймовый сок – тепловатый потому, что лед доставлялся из Мандалая лишь дважды в неделю и таял в течение суток. Огненные деревья цвели пышным цветом. Бирманки, чтобы защитить детей от солнца, мазали им лица желтой мазью, отчего они становились похожи на маленьких африканских шаманов. Стаи зеленых и плодоядных голубей, жирных, как утки, объедали ягоды с больших фиговых деревьев вдоль базарной дороги.

А Флори между тем выгнал из дома Ма Хла Мэй.

Паскудное вышло дело! Имелся значимый предлог – она украла его золотой портсигар и заложила на базаре Ли Йейку, китайскому бакалейщику и тайному ростовщику – и все же это был только предлог. Флори отлично понимал, как понимала и Ма Хла Мэй, и все слуги, что он решил избавиться от нее из-за Элизабет. Из-за этой «ингалейкмы крашеной», как ее называла Ма Хла Мэй.

Поначалу Ма Хла Мэй не стала устраивать сцену. Она стояла и слушала с хмурым видом, пока он выписывал ей чек на сотню рупий – Ли Йейк или индийский четти обналичивали чеки на базаре – и говорил, что дает ей расчет. Он стыдился больше, чем она, не мог смотреть ей в лицо, и голос его сделался невнятным и виноватым. Когда приехала воловья упряжка за ее вещами, он закрылся в спальне, чтобы трусливо переждать, пока все кончится.