Дни за гранью

Высокие, тощие, светло-серые, движущиеся на двух тонких ногах, больше похожие на кузнечиков существа стремительно приближались к малочисленному, но неустрашимому отряду. Самих существ, чей рост теперь определялся более чем в два метра, а узкие, высокие головы с многочелюстным жевательным аппаратом и парой смоляных матовых глаз, становилось все больше и больше. Сначала десятки, потом уже сотни особей неслись на ощетинившихся оружием монолитовцев. Первыми ударили миниганы и пулеметы. Существа оказались совершенно незащищенными от подобного воздействия и каждое попадание сотрясало особь, заставляя ее спотыкаться либо обездвиживая ее. Только после первых попаданий, казавшиеся бездушными тенями кузнечики заклекотали ускорившись еще больше и на дистанции в пятьдесят метров до людей, вдруг сильно оттолкнувшись от земли и помогая себе, как оказалось имеющимися за спиной крыльями, до сих пор плотно прижатыми к телу, поднялись в воздух. Поднятая взмахом действительно полупрозрачных, как у насекомых крыльев пыль закрыла вид на холм, а между тем оттуда сквозь грохот огнестрельного оружия монолитовцев, был слышен яростный рев химер, глухие, тяжелые удары и пронзительные крики еще каких-то созданий. Но бойцам уже было не до зловещего, сотрясающего почву холма, на фоне красного неба. Кузнечики набрав незначительную высоту начали пикировать прямо на головы людей. Краем глаза Дым заметил, как в небо ударило несколько струй огнеметов, выхватывая из роя нападавших одну — две фигуры, с характерным звуком сработал стартер пси-плети, заставляя сразу нескольких существ упасть замертво. А приземляющиеся между бойцами врагов становилось угрожающе много. Последнее что помнил Дым, это Соломона, бросившего разрядившийся, ставшим ненужным миниган и со зловещим блеском в глазах с развороту практически надвое разрубая своим мачете кинувшего на него кузнечика. Существо брызнуло бледно-красным соком, который даже кровью назвать было нельзя. «Ну хотя бы рубятся они легко…» — успела промелькнуть у него мысль, после этого что-то тяжелое ударило его по голове и он потерял сознание.

Дым пришел в себя шагающим, уже на территории Зоны, это он понял именно по характерным только для глубокой Зоны сумеркам. Тело не чувствуя боли продолжало шагать в ногу с остальными бойцами. Впереди маячили фигуры четырех боевых химер. Мощные машины, видимо ранее изодранные в клочья, теперь практически отрегенирировали, хотя выступившие из-под толстой шкуры ребра и тазовые кости указывали на значительную степень истощения. Сделав усилие, Дым покрутил головой, все двенадцать бойцов были уже по эту сторону среза. Впереди шел, видимо своим ходом Соломон, почувствовав присутствие Дыма он обернулся.

— Очнулся боец? Сильно не дергайся тебя наш доктор ведет, сам не сможешь, — мысленно сказал ему Соломон. — У тебя ноги продырявлены. Соломон сделал паузу, словно собираясь с мыслями. — Потери шесть человек, двадцать пятый, двадцать восьмой, тридцать второй, тридцать четвертый, тридцать восьмой, сороковой, — перечисляя бойцов по порядковым номерам в общей системе информировал командир.

В это время перед внутренним взором Дыма мелькали их лица. Кого-то он знал хорошо, кого-то не очень. Светлая им память.

— Как все прошло? — с трудом стряхивая с себя пелену последних событий и заставляя себя соображать и собирая в памяти все в единую цепь, спросил Дым.

— Нормально. Носителя вытащили, атаку отбили. Химеры в порядке, муравейник в дребезги, — ровно, без эмоций ответил Соломон. — Да… теперь твой номер тридцать третий.

— И долго я в отключке был? — спросил Дым, именно сейчас у него жутко разболелась голова.

— Да с полчаса ты в безсознанке ножом то махал. Навыки у тебя хорошие, контролеру особо тебя таскать не пришлось. Потом в себя пришел, но начал тормозить, пришлось опять за тебя контролеру отдуваться.

— Вот грусть беда, — произнес Дым, чувствуя усталость, тяжесть и боль во всем теле, по мере того как контролер постепенно отпускал его. Скривившись, при вдруг стрельнувшей адской болью ноге, он решил не геройствовать. — Давай уже веди до лазарета, — обратился он к контролеру, чувствуя, как вспыхнувшая было боль потухла, а в груди поселился холодок успокоения и отчуждения.

5. День тринадцатый. Гость