Дни Затмения

Но больше всех ругается Якубович. По его наущению, приглашаются к нам представители Совета. Для их вразумления привлекаем английского военного агента Нокса, который читает им выдержки из английского дисциплинарного устава. Но на них это не действует; они, снисходительно улыбаясь, смотрят на этого отсталого представителя буржуазного строя. Когда к двум партиям, генеральской и полковничьей, прибавляется солдатская, Поливановская комиссия окончательно превращается в бездельную говорильню. Безусловно, коллегиальные учреждения могут только тогда производить какие-нибудь реформы, когда над ними есть рука умного человека с сильной волей, для которого разглагольствования коллегии могут служить умственной пищей. Но таких людей в революции не видать.

Во время второго заседания комиссии Пальчинский о чем-то шепчется в углу с Гучковым, после чего Гучков вызывает меня в залу и просит остаться при нем. Благодарю за честь, но говорю, что у меня есть мое штатное место на фронте, которое покидать я не намерен. Решаем, что я останусь при нем, примерно, месяц, пока не уменьшится щекотливая переписка, вызванная обстоятельствами «текущего момента», и пока Гучков не войдет в колею и не ознакомится с личным составом. Узнаю, что Пальчинский доказывал ему, что всякий крупный деятель должен иметь около себя тесно сплоченную группу помощников, что для него такая группа создалась из младотурков военной комиссии, что все величье Витте^{69} явилось следствием такой системы и т. д. Но, несомненно, Гучков боится чрезмерного преобладания младотурков, хотя лично ко мне, по-видимому, питает симпатии.

Со следующего дня беру в руки всю экстраординарную переписку. Устраиваюсь с секретарем, чтобы, за исключением частной переписки министра и тех вещей, которые, очевидно, должны препровождаться в какое-нибудь из управлений, все остальное направлялось ко мне.

Разряды, на которые распадается моя переписка, следующие. Во-первых, масса приветственных и верноподданнических телеграмм со всех концов России, на которые отвечаю, не докладывая. Во-вторых, о смещении старых властей, военных губернаторов, начальников гарнизонов, комендантов, воинских начальников, с просьбой всяких новорожденных комитетов об утверждении их ставленников. Переписку о мелких сошках отправляю в Главный штаб, объяснив Архангельскому теорию Гучкова — либо временно утверждать, либо направлять начальникам военных округов. Что же касается этих последних и вообще крупных лиц, навожу краткую справку и заготовляю к докладу ответ, утверждая ставленника. В большинстве случаев на этом дело кончается, но бывает, что через три дня приходит телеграмма другого комитета, доказывающая, что ставленник номер 1-й никуда не годится, а их ставленник, номер 2-й, гораздо лучше. Тогда приходится либо произвести взаимную оценку ставленников, либо взаимную оценку комитетов, что довольно трудно, скажем, для Якутска или Семипалатинска, когда никого там не знаешь и нельзя найти в Питере сведущее лицо. Приходится либо оставлять дело без последствий, что мне вообще больше нравится (чего ставленник номер 2-й зевал и, кроме того, комитет номер 1-й не будет скандалить), либо менять ставленников. Зато совсем просто, когда комитет номер 1-й, сам разочаровавшись в своем ставленнике, просит его сменить.

Некоторые из вновь назначенных начальников чудят невероятно и много причиняют беспокойств. Особенно отличается в Москве Грузинов^{70}, доходящий до того, что по собственной инициативе формирует новые части (даже одну «своего имени») и отправляет их на фронт, приводя весь Главный штаб и Главное управление Генерального штаба в неописуемую тоску.

Другой род переписки — это об арестах. Ужасно ретива публика арестовывать сторонников старого режима и, отчасти, изменников и немецких шпионов. Тут приходится по тону телеграммы угадывать температуру страстей и просить либо об освобождении, либо о «препровождении» в Петроград. Шпионские дела передаю в Главное военно-судное управление генералу Апушкину^{71}. Очень много анонимных писем, среди коих попадаются интересные.

Самое щекотливое — это кляузничание войсковых комитетов с обвинением начальства в контрреволюционности. Оставлять совсем без внимания нельзя, сами попадем в контрреволюционеры, а вышибать хороших начальников из-за скверных комитетов — нельзя. К счастью, очень часто политические обвинения комитетов совпадают с отрицательными боевыми качествами; тогда Гучков берет дело в свои руки для разбора в Ставке.

На первом же докладе Гучков мне говорит: «А знаете ли, кого я вызвал в Петроград? Хагондокова^{72} и Крымова^{73}. Хагондокову я поручу все казачьи дела, а насчет Крымова я еще не решил. Так что все телеграммы о недоразумениях у казаков откладывайте и передайте Хагондокову, когда он придет». Выражаю полный восторг. Оба старые приятели и основательные люди.