Дни Затмения

По поводу солдатского совещания при мне — один из еврейских докторов не выдерживает и прямо мне говорит: «С солдатским совещанием при Вас Вы всю власть у нас отнимете». Говорю, что когда они меня узнают поближе, то убедятся, что я им не враг, пока они будут стремиться к установлению порядка в войсках.

Вскоре после этого предупреждаю Совет и собираю в Тавриде представителей батальонных комитетов для изменения уставов. Выкидываем все ненужные теперь параграфы, после чего издаю соответственный приказ касательно изменений в Гарнизонном уставе. На этом собрании осаживаю некоего юношу, пытающегося доказать, что военный министр не нуждается в почетных караулах, ибо он уже почтен доверием народным.

Через несколько дней после приезда мне приходится впервые применить вооруженную силу для водворения порядка. Какая-то шайка анархистов с невероятным нахальством среди бела дня захватила редакцию газеты «Русская Воля» на Ивановской, поставила часовых у выходов, пулемет во дворе и начала печатать свои прокламации. Вызываю семеновцев и еду на поле брани. Затыкаю густыми цепями улицу с обеих сторон дома, устанавливаю наблюдение за крышами и возможными выходами, забираюсь в квартиру каких-то очень милых людей, имеющих телефон, при помощи которого связываюсь с внешним миром.

При старом режиме существовали определенные правила содействия войск гражданским властям, теперь же неизвестно взаимное отношение лиц, собравшихся на месте происшествия, т. е. меня, товарища прокурора, всяких комиссаров, а также представителей Совета, взявших на себя роль посредников между осажденными и осаждающими. Пока идут переговоры, вызываю две сотни казаков для поддержки семеновцев, а также для патрулирования соседних улиц, ввиду получения сведений о том, будто осажденные ожидают какую-то поддержку извне. Забавно положение квартирантов верхних этажей над редакцией, которых анархисты крепко законопатили. Они бросают нам из окон записки, поощряя к решительным действиям и уверяя, что настроение анархистов пониженное, а эти господа выбрасывают свои свежеотпечатанные прокламации и торгуются об условиях сдачи, о которой сначала не хотели и слышать. Теперь они хотят свободного выхода с оружием, потом съезжают на личную свободу со сдачей оружия, но прокурор, получив инструкцию от министра юстиции Переверзева^{124}, требует ареста всей компании. Комедия, по-моему, чрезмерно затягивается. Поэтому заявляю председателю Совета Министров^{125} князю Львову^{126}, вызвавшему меня к телефону, что если через полчаса не получу согласия министра юстиции на штурм, то уведу войска домой, ибо считаю недостойным держать благородное воинство под ружьем целый день из-за пачки хулиганов.

Получаю благословение Львова, также Переверзева и предъявляю свой ультиматум господам посредникам. Через полчаса у меня просят отсрочки еще на четверть часа, говоря, что безусловная сдача несомненна. Посылаю за грузовиками для вывоза анархистов. Через четверть часа сдаются и выходят без оружия на улицу десятка два всяких оборванцев. Начинается новая комедия. Куда их везти? Все боятся их принять из-за опасения контратаки со стороны сообщников.

Каждая тюрьма придумывает отговорки. Предлагают мне их принять в Петропавловскую крепость. Категорически отказываюсь, — слишком большая честь. Наконец сторговались на пересыльной тюрьме, чтобы в случае контратаки казаки из своих казарм могли поддержать тюремный караул. Забранное оружие и пулемет жалую семеновцам как трофеи, благодарю роты за службу, сажусь в автомобиль и отъезжаю. Публика, запрудившая все соседние улицы, устраивает мне бешеную овацию, как будто я взял Берлин. Запуганный обыватель жаждет порядка и радуется посрамлению хулиганов. Какие-то личности вскакивают на подножку автомобиля и жмут мне руки, девицы в окнах машут платочками и бросают цветы. Словом — триумф на Ивановской улице, а на следующий день пишу приказ. Благодарю семеновцев и казаков за выдержку при аресте хулиганов, «покусившихся на „Русскую Волю“».

Так закончилась эта комедия, еще раз показавшая слабость и растерянность властей. Хулиганов через несколько дней выпустили к великому негодованию казаков, а их самих в советских кругах обвиняли в контрреволюции за то, что несколько анархистов, пытавшихся во время переезда соскочить с грузовиков, получили нагайкой по физиономии. — Недемократично.