Дни Затмения

Обсуждаем, куда девать солдат, подлежащих вышибке из столицы. Портить и без того разваливающийся фронт посылкой туда всей дряни — нежелательно. Предлагаю отправить их на постройку Мурманской железной дороги, но Якубович в конце концов что-то придумывает. В заключение Керенский настоятельно от меня требует расформирования броневого автомобильного отряда и отправки всех машин на фронт. Говорю, что это трудно, так как в отношении их придраться не к чему: они во время восстания вели себя очень корректно, хотя, конечно, знаю, что они больше в руках Совета, чем в моих. — Обещаюсь над этим вопросом подумать.

Возвращаюсь в штаб, где ко мне приходит Авксентьев^{172} и Гоц с парой представителей Совета. Они меня просят сообщить новости. Говорю им о предстоящем расформировании частей и не скрываю о намерениях Керенского по отношению к броневикам, что их приводит в неописуемую тоску. Все равно убрать броневики без их ведома немыслимо, а в глубине души рассчитываю, что мое сообщение о броневиках поведет к конфликту между Керенским и Советом, после чего, может быть, наступит конец несносной двуличной политики обеих сторон по отношению друг к другу. Во всяком случае, благоразумная часть Совета, столь честно мне помогавшая, не сможет сказать, что я участвовал в тайном заговоре против них.

Приступаю к расформированию 1-го пулеметного полка. Посылаю за командиром и вручаю ему приказ о расформировании. Он, кажется, не особенно опечален. Требую, чтобы полк явился без оружия на Дворцовую площадь, а чтобы все пулеметы и ручное оружие было доставлено на двуколках и сложено во дворе Зимнего дворца. Оказывается, доблестные защитники революции за время беспорядков потеряли что-то около 30-ти пулеметов, со времени же большевистского поражения по ночам трепещут, ожидая ежечасно внезапного нападения с моей стороны, и выставляют ко всем воротам сильные караулы с пулеметами, а весьма многие разбежались.

При таком настроении, естественно, что, получив мое приказание и промитинговав всю ночь, господа пулеметчики постановляют беспрекословно подчиниться моим требованиям. Устраиваю им торжественную встречу, выстроив на одной стороне площади несколько эскадронов кавалерии и самокатчиков от фронтовых войск, а на другой — части 1-й дивизии. Обхожу войска, здороваюсь и принимаю впервые рапорт от переформированного «Гвардии резервного Преображенского полка».

Объяснив, что мы начинаем новую жизнь, я, обходя фронт, с улыбкой придираюсь то к расстегнутой пуговице, то к плохо пригнанному поясу. У солдат физиономии веселые, настроение великолепное. Приходят пулеметчики, а за ними повозки с имуществом. Из списочного состава 19 тысяч оказалось налицо тысяч 7–8. Казаки после ухода полка обшарили казармы и пригнали еще партию оставшихся. Окруженные строем войск, пулеметчики сконфуженно стоят у Александровской колонны. Пока идет сдача оружия, комиссия по разбору беспорядков, составив несколько мелких подкомиссий, производит быстрый допрос пулеметчиков по ротам, с целью выяснить картину участия полка в восстании и задержать наиболее виновных. Очевидно, главные зачинщики скрылись. Предвидя, что дело займет несколько часов, совершаю маленькую прогулку верхом по городу, во время которой замечаю удивительный случай: два солдата стали мне во фронт. Рагозин предлагает их арестовать, как контрреволюционеров^{173}.

Что настроение в войсках не понижается, ясно, например, из такого факта: однажды поздно ночью мне докладывают, что конно-артиллеристы арестовали в Павловске знаменитую Суменсон, легкомысленно поселившуюся где-то около их казарм, и привезли ее в штаб, но желают непременно видеть меня. Выхожу к ним и вижу уныло сидящую в углу г-жу Суменсон в крайне печальном виде: вся в синяках и кровоподтеках, лицо распухло, — словом, избитая до неузнаваемости.

Конно-артиллеристы очень твердо, но со злобными нотами в голосах, заявляют мне, что они теперь не верят ни правительству, ни Совету, так как оба эти учреждения только покровительствуют немецким шпионам, а потому Гвардейская конная артиллерия решила свою драгоценную добычу передать лично мне, крепко надеясь на то, что я по крайней мере не выпущу эту мерзавку на следующий же день. Обещаюсь им, что, пока я стою у власти, она выпущена не будет, сердечно благодарю их за правильное понимание долга и за оказанную моей контрразведке услугу, но заканчиваю тем, что бабу так бить не следовало бы. Вижу по солдатским лицам, что госпожа Суменсон отделалась, по их мнению, еще слишком легко, а потому на этой подробности не настаиваю. Никитин принимает арестованную вместе с найденным в ее квартире чемоданом и, поблагодарив еще раз артиллеристов, отпускаю их домой.