Дни Затмения

Еду в штаб для некоторых спешных распоряжений в связи с моим уходом. Необходимо, например, отменить назначенный на утро смотр Николаевскому кавалерийскому училищу. Эти молодцы, оказывается, на меня в обиде, что я их не применил во время восстания. Хотел их подбодрить и объяснить, что всегда считал их своим последним и самым надежным резервом, к которому, слава Богу, не пришлось прибегнуть. Есть и другие мелочи, о которых нужно позаботиться.

В штабе известие о моем уходе производит сильное впечатление: публика волнуется, некоторые горячие головы предлагают немедленно арестовать правительство, убить Керенского, меня объявить диктатором и т. д.

Рагозин предлагает свои услуги с тем, чтобы немедленно поехать к Керенскому, якобы с срочным поручением из штаба, и его застрелить… Прошу всех успокоиться и, видя, что больше всех кипятится Паршин, предлагаю ему для охлаждения прокатиться со мной на автомобиле. Несмотря на поздний час, везу его к Пальчинскому, в твердом убеждении, что сей мудрец найдет подходящее направление для взволнованных страстей, губительное влияние коих начинает даже во мне поселять сомнение в правильности моего непротивления злу. Вытаскиваем оракула из кровати, усаживаемся, и Паршин начинает с жаром доказывать необходимость государственного переворота.

Пальчинский его хладнокровно выслушивает, а потом отвечает: — «Иначе говоря, ты желаешь видеть Петра Александровича в роли генерала на белой лошади. А я тебе скажу, что он для этой роли совершенно не годится и главным образом потому, что он сам этого не хочет». — Паршин убежден. А я добавляю, что мое диктаторство, при самых удачных условиях, вероятно, недели через две закончилось бы преждевременной насильственной кончиной и не меня одного, а многих.

Все равно пользы от переворота не будет, ибо если ликвидировать Совет, то нужно ликвидировать и правительство, а если я захвачу власть и сформирую свое правительство, то нужно сговариваться со Ставкой. По частным же сведениям из Ставки знаю, что на Брусилова рассчитывать нечего; наоборот, он меня объявит контрреволюционером и двинет на меня войска с фронта, а в гражданской войне шансы не на моей стороне. Во-первых, будет несомненно железнодорожная забастовка, а продовольствия у меня в столице на 10 дней, во-вторых, из 300-тысячного гарнизона я могу рассчитывать на 5, остальных большевики немедленно поднимут против меня. Кроме того, не особенно красиво затевать гражданскую войну, когда война на фронте не закончена. Да, наконец, во имя чего? Единственные лозунги, за которыми публика сейчас пойдет, это лозунги большевиков и, главным образом, «долой войну», а под этот девиз становиться никак не могу. Словом, несмотря на всю заманчивость такого предприятия, приходится от него отказаться.

Возвращаюсь в штаб. Узнаю, будто кто-то собирается у преображенцев на Миллионной собрать представителей полковых комитетов и подбить их на какие-то насильственные меры. Посылаю туда офицера предъявить, в случае надобности, категорическое требование от меня успокоиться.

На следующий день приходится провести некоторое время в штабе, заканчивая свои дела. Отдаю приказ о сдаче временного командования Кузьмину (верх революционности — поручик будет командовать округом), пишу очень корректный прощальный приказ и т. д. Между прочим, задумываюсь над представлением командира 1-го Донского полка Траилина к производству в генерал-майоры. Если Керенский получит ходатайство за моей подписью, то он еще способен, пожалуй, упереться. Поэтому предлагаю Кузьмину подписать представление и повезти лично к Керенскому, где объяснить на словах заслуги Траилина во время беспорядков, а также, что его производство несомненно произведет среди казаков впечатление, благоприятное для Керенского. Уловка удается, и в тот же день поздравляю Траилина с генеральским чином.

Много труда встречаю в отбитии атак любопытных газетчиков, стремящихся узнать причины моего ухода. Прошу их успокоиться, поменьше об этом писать и отказываюсь сообщить что бы то ни было, находя, что бесполезные газетные пересуды о недоразумениях между Керенским и мною только внесут лишнее смятение в обывательские умы, и без того взволнованные.

Встречаю на лестнице в штабе «Гетмана Царскосельского». Он с хитрой улыбкой мне говорит, что, кажется, Рада потребует отправки всех украинских частей в Малороссию для ее защиты. Напоминаю ему мое основное условие, поставленное при самом начале формирования украинских рот, что я на это дело соглашаюсь, только если украинцы обещаются никогда не поднимать вопроса об уводе этих рот на родину, так как я их желаю иметь в столице в роли образцовых и надежных частей. «Гетман» не без остроумия мне возражает, что это был договор украинцев лично со мной, а что теперь, раз я уже больше не Главнокомандующий войсками округа, они считают себя свободными от всяких обязательств. Ловко.