ДНК

СМИ обсасывали этот скандал неделями, расколупывая всё новые и новые подробности, и почти все высокие чины следственной полиции были втянуты в это болото. Однако никто не был уволен или даже понижен в чине, и, насколько Хюльдару было известно, ничего подобного не ожидалось. Ситуация была абсурдной – большинство работников полиции выполняли свой долг с честью, и пока те немногие, с рыльцем в пуху, не были наказаны, тень недоверия ложилась на всех остальных. Но, к сожалению, никаких изменений, видимо, не предвиделось – виновники надеялись просто отсидеться. За годы работы некоторые из них влипали в делишки и похуже без привлечения к какой-либо ответственности, так что это была уже своего рода традиция. Однако со времени скандала прошло еще недостаточно времени, чтобы кто-то из этих типов захотел сейчас высовываться. Руководитель расследования – лицо публичное, а им сейчас меньше всего хотелось напоминать публике о том, что они по-прежнему занимают все те же посты. Поэтому выбор и пал на Хюльдара: его репутация была безупречна, во всяком случае, служебная. В личной-то жизни он ангелочком не был…

– Не принимайте это на свой счет, мне просто хотелось вас предостеречь. Если вам поручено расследование по той причине, которую я предполагаю – и, думаю, вы тоже, – будьте уверены, что ваши предшественники совсем не заинтересованы в успешном завершении дела. Будтье осторожны, я говорю это от чистого сердца.

Хюльдар решил промолчать. От ментоловой вони у него перехватывало дыхание, и он слегка оттянул край маски, впустив под нее воздух. Глаза судмедэксперта сощурились в улыбке, и он хлопнул ладонями, возвещая, что пришло время начинать. Затем, выбрав скальпель, занес его над Элизой. Хюльдар пристроился сбоку и, когда острие скальпеля заскользило по белесому телу, закрыл глаза.

Глава 7

Голос дикторши звучал серьезно и даже несколько трагично. Аустрос Эйнарсдоттир обычно нравился этот голос, он очень подходил для радионовостей. Когда дикторша сообщала радостную новость – о каком-нибудь городском празднике или открытии новой дороги, – ее голос звенел воодушевлением. Иногда она слегка перегибала палку, и тогда создавалось впечатление, что событие, о котором сообщала дикторша, касалось ее лично, будто она сама принимала участие в организации празднества или была главным пользователем новопроложенного куска трассы в каком-нибудь захолустье. Но когда сообщалось о чем-то серьезном, дикторша непременно прикручивала энтузиазм до минимума, читала размеренно, будто хотела вчеканить в сознание слушателя каждое слово. Именно так она говорила сейчас.

Впрочем, возможно, этим неспешным чтением маскировалась топорность самой новости. В ней просто коротко сообщалось, что в Рейкьявике, в ночь на пятницу, умерла женщина, что смерть, по всей видимости, была насильственной и что полиция не дает никаких комментариев по поводу происшествия. И всё. Вот зачем, спрашивается, сообщать такую новость? Будто людям невтерпеж услышать о возможном убийстве… Неужели нельзя было подождать до выяснения всех фактов? По крайней мере, Аустрос от этой новости легче не стало.

Она встала, чтобы выключить радио. Теперь передавали спортивную сводку; слова буравили барабанные перепонки, как визг мела по школьной доске. К слову, за все годы преподавания Аустрос так и не смогла привыкнуть к этому – и вздохнула с облегчением, когда пришло время маркерных досок. Она никогда не раздражалась, если ученики забывали закрыть маркер и тот высыхал, – все что угодно, только не режущий слух визг, сухая кожа рук и меловая пыль.

Выключив радио, Аустрос сразу почувствовала себя лучше. Это была единственная положительная перемена в ее жизни с тех пор, как почти два года назад умер ее муж. При жизни он всегда, как приклеенный, сидел у радиоприемника, внимая перечислению всех футбольных голов мира, и обязательно на зашкаливающей громкости. Его не интересовал Интернет, а также что эти голы можно было посмотреть-послушать в тишине и спокойствии, – нет, ему нужно было обязательно воспринимать все на слух.

Но теперь Аустрос скучала по общению с ним – ей не хватало его заботы и тепла. Сейчас она с радостью согласилась бы на пересадку в собственное ухо постоянно транслируемого спортивного канала, если б только это помогло вернуть мужа.

На кухне тренькнул телефон, лежавший на столе рядом с остатками нехитрого обеда. Аустрос готовила на скорую руку, без каких-либо предвкушений. С тех пор как она перестала работать, пропала разница между буднями и выходными. Раньше Аустрос накрывала на стол не спеша, вдумчиво сервируя блюда, предусмотрительно оставляя по правую руку место для газет, которые любила просматривать во время еды, а после обеда усаживалась за чашку кофе.

Теперь кофе стал одним из пунктов бесконечного списка запрещенных врачом продуктов. В этот же список загремели масло, соль, жир и масса всего того, что делает еду съедобной, поэтому и невозможно было ею наслаждаться – творог с огурцом и хлебом из спельты трудно назвать яством.