ДНК неземной любви

– Сезон срочно открываем. Приказ хозяина. Лови момент, как говорится, хотя и грешно... Но такой ажиотаж вокруг этого места, столько публики, а театр закрыт. Мы двадцатого августа открытие сезона планировали, а теперь все меняется. – Мартов на ходу четко отдавал распоряжения рабочим: это грузить туда, это разбирать предельно осторожно, а это в зал и начинать монтировать.

– Что в коллективе у вас говорят по поводу происшедшего?

– Да что говорят, в шоке все... Сан Саныч мужик был безобидный, – Мартов вздохнул. – У нас тут этим бульваром к метро почти все сотрудники ходят вечером, а спектакли, сами знаете, поздно кончаются. В шоке все, боятся. Два таких убийства на одном и том же месте. Говорят, кто-то таким вот способом Москву напугать пытается.

– Напугать Москву?

– Ну да, а вы думаете на периферии Москву, москвичей больно любят? Знаете, что говорят: зажрались мы тут... Свински зажрались. Буржуазный, похабный Содом... Чего только не говорят, чего только не наслушаешься на гастролях. И тем не менее все сюда прут, все едут – со всех концов нашей великой, могучей.

– Знаете, мы тоже пришли к выводу, что убийца намеренно пытается привлечь к своим поступкам внимание.

– Поступки? Вы так это называете? Это что, профессиональный сленг? – Мартов усмехнулся. – Ох, девушка, девушка... Какие советы хоть дадите нам, чтобы как-то обезопасить себя?

– Бульваром не ходите.

– Так ведь их в Москве много – бульваров, – Мартов всплеснул руками, – вы что же, милиция, думаете, натыркали патрулей от Арбата до «Кропоткинской» и этого достаточно? Вы карту возьмите, посчитайте, сколько в городе таких вот аллей. Его ведь теперь, убийцу, газетчики «убийцей с бульвара» окрестили, думаете, он про это не знает? Если он внимание к себе привлечь пытался, думаете, такая вот широкая огласка, такая слава, прозвище, каким его наградили, – это все ему не в кайф? А кайф ловить снова и снова – кто от этого добровольно откажется?

«Он прав. Ишь, разошелся... – Катя смотрела на Мартова. – Под мухой, конечно, а у таких язык быстро развязывается... Стоит к нему приглядеться повнимательней. И кто знает... Завтра же утром вызвать в лабораторию и взять образцы ДНК. И у повара тоже взять. Если это единственное пока решающее доказательство, их всех – всех, кто более или менее по приметам подходит, надо через эту процедуру провести».

Выстроив примерную модель будущих взаимоотношений с этим свидетелем (а кто знает, какими окажутся результаты экспертизы?), Катя почувствовала себя увереннее.

– Покажите, пожалуйста, еще раз комнату Колобердяева.

– Прошу, – Мартов открыл дверь, – она не опечатана прокуратурой.

Все, как и тогда, ночью, бутылку, правда, из-под водки изъяли. И пиджак, что висел вон там, на спинке кожаного кресла...

– Зачем он на бульвар поперся? Вот чего мы здесь, в театре, понять не можем. – Мартов покачал головой. – Ну выпил и выпил... Он и раньше себе немного позволял...

– Не только это не ясно. В этих убийствах и другие загадки имеются, – машинально ответила Катя. – Мы разбираемся.

Он снова глянул на нее сверху вниз, и в его взгляде явно сквозило: уж вы-то разберетесь...

– Труп куда нести? Прямо на сцену?

Это прозвучало... в этой комнате на первом этаже с зарешеченным окном, еще хранившей в себе застоявшийся водочно-чесночный запах... это прозвучало, как...

– Что ж вы так побледнели-то, девушка? Это ж просто реквизит, – шепнул Константин Мартов на ухо Кате.

А она...

Стыд и позор...

– Минералки дать?

– Н-нет, да, спасибо, дайте.

– Присядь-ка...

Он вышел, через минуту вернулся с бутылкой воды и стаканом. Смотрел, как Катя пьет минералку.

– Ну что, лучше вам?

– Что это за реквизит такой у вас? – Катя встала.

То была лишь минутная слабость. Все, она уже взяла себя в руки. И пусть этот хмырь... этот тип, от которого разит коньяком, не ухмыляется так...

– Взглянуть желаете?

– Да, желаю.

– Тогда заранее приглашаю вас на премьеру. Это наш спектакль «Вишневый сад».

На маленькой сцене с раздвинутым бархатным занавесом двери распахнуты в цветущий белый сад.

Декорации... задник размалеванный...

А посредине на скамью рабочие укладывали раздувшееся, изуродованное тлением тело. Старая ливрея, клочки седых волос, пальцы, скрюченные, как когти. Труп... нет, весьма натуралистично выполненный муляж.

– Говорят, у каждого свой «Вишневый сад». Это вот моя версия.

– Ваша? – Катя смотрела на труп.

– Наша, нашего театра... Это, как вы, может, догадались, Фирс, лакей. Служил, служил, а потом его бросили умирать в запертом доме. Наш спектакль начинается с конца пьесы. Когда они все... все эти люди, устав от всеобщего воровства, от лжи, от собственной трусости и никчемности, снова возвращаются домой, к своим пенатам, в свою нору – больше-то им просто некуда деваться, – открывают запертые наглухо двери, а тут сюрприз – мертвец из прошлого, гнойный и вонючий... бедный старик, жертва их равнодушия... в общем-то случайная жертва... хотя, по моему мнению, это почти непредумышленное убийство, даже хуже, чем убийство, полный пофигизм.