В Ленинграде позднесоветского периода можно было традиционно встретить на Невском проспекте свой нос или другую часть своего тела — уже на Васильевском острове или найти то, чего нет нигде, кроме как здесь и сейчас — до-бемоль минор — тональность от петербуржского кинорежиссера и прозаика Андрея Черных. «В глубине души я всегда боялся этой черно-лиловой тональности, но всегда тянулся к ней и возвращался с жаждой и страхом. И только она воспламеняла мысли и душу, и она же предупреждала о недобром исходе», — размышляет он в своей первой книге, написанной в далёком 1987 году о смерти, как о безногой женщине, полюбившей героя его повести однажды…
Короткие любовные романы18+Андрей Черных
До-бемоль минор
Вавилову Михаилу, благодарному другу и воспитанному человеку.
«И только в снах, только в поэзии и в игре случается такое: зажжешь свечу пройдешь с ней по коридору — и вдруг заглянешь в то, чем мы были раньше, до того, как стали тем, чем, неизвестно еще, стали ли».
1
«Я чувствую себя как в Детстве, в школе, когда никак не можешь или тебе не дают что-то доказать, а что — и сама не знаешь. Вот как я себя чувствую».
Э. Олби («Все кончено»).
Не заметив рыжего южного муссона, о котором не имею представления, и не выставив обе ноги вперед для самозащиты, я несправедливо завалился в сырость. Меня приметили, обратили взоры осуждения. «
Описываю: хитро двигающийся стан, синий гольф на обе ноги, прочный не сворачивающий взгляд (на оба глаза), крупная дамская сумка по всей таинственности, видать, для хранения бриллиантов и других ценных предметов — и сердце, сердце…
—
—
Минутой позже завязался диалог, в аритмичном ходе которого я спешил произносить разнообразные вопросы с той лишь целью, чтобы не ушла она, на что она почти так же скоро давала чуть менее разнообразные ответы, вероятно с тем, чтобы не уполз я…
***
С представителем частного извоза я рассчитался «не глядя» последними металлическими рублями, а подруга Женя приветствовала нас весьма массивным пирогом и… в изящном столетнем халате в горох.
К этому моменту я успел уже выяснить, что ЕЕ величают Анной, и совсем твердо помнил, как зовут меня.
Вечером обнаружилось, что Женя не очень любит убирать квартиру, посуду же моет утром, с двенадцати до тринадцати, поскольку именно в эти ранние часы на нее обваливается полноценная бодрость духа и еще какая-то интересная сила.
Известная кистевая мощь помогала Жене вырезывать из пирога отдельные части, на что никак не реагировал прозрачный от старости и абсолютно омерзительного вида кот, бесстыдно валявшийся на коленях у хозяйки, которая, в свою очередь, продолжала повествовать:
—
В этот момент из забытого крана потекла ржавая теплая вода; все разом припомнили о позднем времени и умолкли…
Мгновенно сообразив, что конец фразы олицетворяет собою некий запоздалый пароль для Жени в отношении дальнейших действий, я — с нелегальным вздохом облегченья — проследил за тем, как хозяйка стряхнула с себя остатки лирической мины, журчащего кота, крошки пирога и приоткрыла рот:
Выкуривались последние две сигареты на троих, агрессивно кипятилась рыхлая зубная щетка для меня, произносились последние мягкие слова для Жени, лениво и «честно» зевали мои губы (для Анюты), и квартира, наконец, присоединилась к темным и слепым другим квартирам этого района — для Ночи!
***
Середину этой белой тихой ночи шипенье голоса захватило врасплох: