До-бемоль минор

— Я так рада, что в ожиданиях своих ты видел меня, а не кого-нибудь другого. Как хочется, чтобы так же хорошо, как сегодня, было всегда… И вовсе ничего, что ты такой «старинный». Теперь у тебя тоже все по-другому, да?

Приподнимаю волосы со лба, там — усталость и влажность. Молчу, гляжу вертикально и думаю: «Милая, маленькая девочка моя, ты — зелень моего повседневного костюма, нежная хвоя грубой «кожи моей, ты — вода, все поры обнимающая, ты — вода, целующая… И — вода, обреченная испаряться. Ты — обречена, а я — животное!»

— Ты что-то сказал?

— Нет.

— Я слышала. Не ври и повтори.

— …я говорю, что ты — зелень… первая, вода… талая. Словом, что ты — весна, а я — …старинный.

— Неправда, ты хороший…

От лучей уже слезился глаз, красные задницы насекомых примостились над ковром у потолка, а заботливая Женя ломилась в дверь с воплями о том, что уже давно десятый…

Обручальное кольцо едва не выкатилось из правого кармана, ну а времени на чистку зубов явно не оставалось, не говоря уж о пирогах и тр. пр…

2

Утро каждого понедельника всегда вызывало во мне противоположные эмоции. С одной стороны, понедельник — традиционно тяжелый день, от этого становится немного неуютно и приходится вздыхать чаще, нежели в другие дни недели — просто так, по воле рефлекса. С Другой стороны, утро понедельника — начало новой недели в жизни, поэтому в груди накапливается этакая приятная теснота, тревожное ожидание чего-то трогательно-нового и неизвестного еще, — почти как в первые дни нового года.

Конечно, далеко не последнюю роль в такой ситуации выполняет и состояние здоровья (график которого от понедельников к понедельникам стабильностью отличается не всегда), но все же, если есть повод настроению подниматься, а еще лучше — причина, тогда и жизнь норовит продолжаться, и люди кажутся добрей. Это песня известная…

На этот раз во мне боролись две естественные силы — воспоминания ночи и предощущение вечернего накала страстей при свидании с супругой. Последняя сила старалась завладеть организмом прежде, чем я успею добежать к рабочему столу и, прищурив сладко веки, вспомню девушку мою Анну, Зелень мою и Воду, Рыбу Золотую, Птицу Голубую… Поэтому некоторые ступени шести пролетной парадной лестницы лихо игнорировались, ну а толстопузый, спускавшийся навстречу, жирно улыбался влажной губой со спонтанною рифмой:

— Здравствуй, сонные глаза!
Отчего краснеем
Капиллярные дела
Прятать не умеем?

— Отстала бы твоя, Жумадыл Иваныч, глядишь — моя б скорей посветлела, — отвечал я достаточно злобно, поскольку давно заприметил, что многие из тех, кто на работу являются минут за десять до «звонка», уверены, что уже одним этим обретают полномочность праздно фланировать снизу доверху и обратно, да еще и справа налево.

С разбегу бросившись в насущные дела и очень быстро утомившись, я откинулся спиной, расправил плечи, а глаза мои устремились в настенное зеркало причудливой формы (круглой). Зеркало лукаво намекнуло мне на возможность общения с собственным отражением, после чего, наконец, удалось забыться ненадолго — расфокусировать взгляд, курить и думать о своем…

Не вполне полагаясь на память, которая, может статься, будет вскоре зашиблена колоритным жестом и обильной словесностью супруги, я пометил в блокноте английскими словами: «Ближайшее воскресенье. Северный угол Малого и 5-й Линии. 17 часов ровно. Анна — синий гольф, большая сумка и роскошная темень в глубине зрачков. Ласточка, крылышко мое! Аня».

***

В полдень по делам службы пришлось ехать в детскую школу изоискусства № 27 с докладом о недавно вышедшей из типографии им. Бальмонта на Литейном проспекте свеженькой книжонке под многообещающим названием «Джотто— Боннар. Преемственность традиций. Российское преломление вопроса».

…Улица Халтурина. Сзади — светло синее дыханье Эрмитажа, его всевидящие старые тени; левее — Канавка с отражением сонных водяных облаков и туч: от стального к темно-черному…

А впереди, за лиловой входной дверью школы — руки и лица ожидающих встречи детей.