До февраля

Клим распахнул глаза схожим манером и заулыбался. Аня обрадованно спросила:

– Ты тоже Олейникова любишь?

– Да кто ж его не любит, – сказал Клим. – Правда, я по Введенскому больше. «На краснеющем диване, где темнеет глаз кружок…»

– Дальше не надо, – строго предупредила Аня.

Но Клим всё равно продолжил, медленно и хрипловатым басом:

– К ней, танцующей в тумане, он придет – ревнивый Джо.

Аня захохотала, и дальше они декламировали уже хором и с опереточными жестами:

– Он пронзит ее кинжалом, платье тонкое распорет, на лице своем усталом…

– Веселье в разгаре! – воскликнул, заглядывая в дверь, рослый лысый мужик, которого вчера не было. – Можно к вам присоединиться, молодые люди?

Аня и Клим, пытаясь сдержать смех, закивали, и лысый ввел в кабинет нескольких старательно улыбающихся дядек и тетек.

Они сделали всё, чтобы Аня чувствовала себя защищенной: весь вечер мужики толклись рядом, шутя и подбадривая, а тетки подсовывали закуску, пытались вовлечь в танец и как бы между прочим провожали в туалет, который находился в противоположном конце коридора и, конечно, не был приведен в порядок совершенно.

Они сделали всё, чтобы выглядеть безобидно и заманчиво: обнимались, то и дело поднимали тосты, подпевали «Аббе», Земфире, Сердючке и «Дискотеке Аварии», бродили по кабинетам, причудливо перемешивая составы, выходили покурить то на дальнюю площадку, то на улицу, где громко знакомились, давая понять, что все тут посторонние, левые и незваные.

Они сделали всё, чтобы подманить Змея: мало-помалу сокращали яркость, громкость и видимое присутствие, поочередно выключили музыку, а ближе к девяти шумно разошлись и разъехались, не оставив во дворе ни единой машины, а в коридоре, страшновато мигающем гирляндами, ни единого постороннего звука. Во всяком случае, Аня, как ни вслушивалась, не могла уловить ничего, кроме просыпавшегося иногда далекого переливчатого звона, переходящего в визг – наверное, от трамвайного депо, – да время от времени начинали канонаду особо нетерпеливые любители фейерверка.

Впрочем, это было не слишком важно. То, что было важно, было перед нею – через столик. И оказалось очень досадно, почти больно отрываться от этого важного, от разговоров и просто взглядов ради ерунды, участницей которой Аню угораздило стать.

Наверное, нехорошо так думать.

Она посмотрела на Клима, сидевшего напротив, и смущенно улыбнулась. Он улыбнулся в ответ – коротко, но так, будто обнял через разоренный столик.

Аня сказала:

– Я тебя совсем по-другому представляла.

– С чего бы ты меня представляла? – удивился Клим. – С той дебильной встречи запомнила, что ли?

– Со мной же этот гад от твоего имени общался, – призналась Аня.

– Ох-х, – сказал Клим, вытащил телефон и, покосившись на приоткрытую дверь, в которую устало помигивала далекая гирлянда, показал экран Ане.

Там было сообщение от Тоболькова: «Уходи, с улицы позвони, скажи, что через полчаса ждешь у Дворца спорта».

– Реально жду, – сказал Клим одними губами и снова улыбнулся так, что у Ани по спине пробежала дрожь.

Она, поежившись, кивнула и, чтобы не сказать либо не сделать чего-нибудь лишнего, вцепилась в уголок стула, который не выпускала, пока Клим не ушел, крикнув напоследок:

– Пошустрей давай, люди ждут!

– Да, основное приберу только, – с трудом вытолкнула Аня, не слишком веря, что кто-то ее услышит. Тем более тот, ради кого эти слова придумывались и говорились.

Не чувствовала она чужого присутствия.

Впрочем, она и присутствия спецназа не чувствовала, хотя он тремя немаленькими группами засел в нескольких кабинетах.

В любом случае, следовало завершить начатое.

Аня походила туда-сюда по комнате, собирая в разные пакеты уцелевшую еду, объедки и пластиковую посуду, расставленную по столу, подоконнику и полу. Дважды прогулялась до туалета – на каждом шагу будто продавливая коленками растянутый целлофан. Страх был стылым, мутным и совсем не оглядывающимся на чувство, что Змей не пришел, на готовность спецназа и на сообщения, которыми Аня оба раза, прежде чем покинуть кабинетик, обменялась в выданном ей телефоне.

Никто на нее, конечно, не напал.

Прибрав комнату до состояния где-нибудь тридцатилетней давности, Аня устала мелькать в окне то деловито, то расслабленно. Она села в дальнем углу, подальше от окна и от створа двери, и некоторое время сидела, пытаясь просто смотреть и видеть. Дышать, слышать, ненавидеть. И не зависеть.

И не бояться.

Получалось так себе – пока она не подумала о Климе.

И зависеть, и вертеть, подумала Аня и поежилась, как будто Клим был рядом и опять ей улыбнулся.

Глава пятая