До февраля

Ехали они довольно долго и довольно медленно. «Довольно» было ключевым словом. Рыбаков постоянно бурчал про долбанутых потребителей, создающих каждый декабрь невероятные пробки, заторы и очереди ради бессмысленных ритуалов, никому не нужных подарков и еды, которая большей частью заветрится в холодильниках и на балконах и будет выброшена к Старому Новому году. Даже Матвиевский, вроде не отличавшийся особой разговорчивостью, пару раз буркнул пожелания: сперва в адрес ползущего поперек полос и правил «КамАЗа», потом – дорожных служб, как всегда ловко и беспощадно перекопавших ключевые транспортные узлы и центр перед самой неделей пик.

Клим всё равно жил не в центре и поодаль от ключевых узлов, и они с Аней всё равно не нуждались в словах. Достаточно было сцепленных рук. Достаточно было дыхания и молчания. Достаточно было ожидания счастья, горячо и торжественно надувавшего тело.

Они остановились, видимо, не у самого дома, потому что Матвиевский сказал «Проводи», а Клим сказал «Да ладно, мы сами», а Рыбаков засмеялся и сказал «Молодцы, но это потом», а Аня ничего не сказала, а торопливо выползла в пронзительную свежесть, боясь, что руки расцепятся, но Клим не позволил этому случиться и опять погладил скулой прикрытую капюшоном макушку Ани. Она счастливо зажмурилась и пошла, а разжмурилась, когда Клим сказал: «Осторожно, порог высокий».

Навстречу ей из приоткрытой двери вышел Рыбаков, кивнул в сторону квартиры и сообщил очень серьезно:

– Помощь будет нужна – звоните.

– Сами справимся, думаю, – добродушно ответил Клим. – Да, Аня?

– Легко, – заверила Аня и скользнула в квартиру, дернув Клима за руку так, что он едва не потерял равновесие и хохотнул.

– Маячок пока у меня побудет, с утра решим, куда его, так что долго не спите, – сказал Рыбаков в сужающуюся щель.

Клим, кивая, прикрывал-прикрывал дверь перед его носом, да и прикрыл совсем.

Щелкнул замком, развернул к себе Аню и мечтательно сообщил:

– Вот мы и остались одни. Теперь и пожрать можно.

– Да куда в тебя лезет! – возмутилась Аня, а Клим наклонился и поцеловал ее нежно и долго.

Аня призвала весь подсмотренный опыт, хладнокровие и умение задерживать дыхание, но всё равно довольно быстро потеряла равновесие и чуть было не свалила Клима, да и себя заодно. А чего тянуть, мелькнула лихая мысль, но что-то зашуршало, загудело и бумкнуло, и они наконец разлепились и заозирались.

Черный потертый скейт откатился от дальней стены обратно к их ногам и вывалившейся из большого опрокинутого пакета одежде, явно летней, хоть тоже преимущественно черной.

– Ох, блин, – сказал Клим, присел и принялся запихивать вещи в пакет и пристраивать скейт так, чтобы он не падал, а тот всё равно падал.

Аня хихикнула. Клим улыбнулся и сказал:

– Нафиг. Пошли в самом деле чай пить. С ирисками!

Он положил Ане руки на плечи, и та не сразу сообразила, что это предложение снять куртку.

– У меня пломбы, – призналась она, сдавая верхнюю одежду.

– Во-от, – сообщил Клим. – У меня тетушка – дантист. На эти два процента я и живу.

– И много клиенток подгоняешь?

– На ириски хватает.

– Да ты просто Синяя Борода.

– Голубым обзываются, – отметил Клим печально, доливая воды в чайник и щелкая включателем. – Черный, зеленый? Кофе, какао?

– Чай, черный.

– Ох, – сказал Клим. – Ириски кончились, сахара нет.

– Ромашки спрятались, завяли помидоры. Теряешь хватку. Снимет тебя тетушка с довольствия.

– Это само собой, но с чем же… Лимонов нет, молока тоже.

– Да я так пью, – заверила Аня. – Это уж не говоря, что особо и не хочу.

– Тем не менее! – строго заявил Клим. – «Наша души наша твердь наши чашки в чашках смерть». О! Варенье же есть! Крыжовенное!

– Бр-р! – сказала Аня искренне.

Клим похмурился на нее и с ужасом осведомился:

– Не любишь?!

Аня помотала головой. Клим сообщил:

– Ты просто не умеешь его готовить.

– Ха, – сказала Аня и покрутила ручками.

– А вот попробуешь настоящего… – заворковал Клим, берясь за процедуру заваривания, замысловато многосоставную. – С листочками вишни… С лимончиком… С евонной корочкой…

– Бэ-э, – сказала Аня, наблюдая за его манипуляциями с удовольствием.

Мужчина на кухне – это довольно непривычно и, оказывается, весьма интересно, а Клим еще и двигался ловко и округло, будто боевой танец исполнял.

– Ни бэ, ни мэ, ни кукаре́ку, как мама моя говорят. И варенье она же делает. Под художественным управлением бабушки. Вот попробуешь сейчас…

– Ты куда? – испугалась Аня.

– На балконе оно. Я быстренько.

– Не надо, пожалуйста! – взмолилась Аня. – Я вообще варенье терпеть не могу, меня им с детства насильно закармливали, а крыжовенное особенно. А тебя… Клим, я к тебе приехала, а не к варенью. Посиди рядом, пожалуйста.

– Вот так и начинается: сперва посиди, потом полежи, – проворчал Клим, усаживаясь рядом, и провел большим пальцем Ане по скуле так, что от глаз в живот будто козырек снега рухнул, тяжеленный и холоднющий. – Слушаюсь, ваше капризейшество. Будем голый чай пить. Картина Клода Берроуза «Голый ужин без травы».

– Совсем голый? – ужаснулась Аня.

– Женщина, не торопите события, – предложил Клим и потянулся за чашками.