До и после смерти Сталина

В борьбе против «безродных космополитов» прославился Анатолий Алексеевич Суров, надежда отечественной драматургии. У него были на то личные причины. Критики позволили себе без почтения отозваться о его творчестве. А Суров пользовался высоким покровительством. Его пьесу «Зеленая улица» показали на лучшей сцене страны — Московского художественного театра. Премьера прошла 28 декабря 1949 года. Пьеса удостоилась сталинской премии второй степени.

Суров быстренько написал новую — «Бесноватый галантерейщик», ее поставил Центральный театр транспорта и напечатал журнал «Октябрь». В ЦК отметили: «Первая попытка создать политический памфлет на антиамериканскую тему. Автор задался целью средствами сатирической комедии разоблачить авантюристическую политику правящих кругов Америки».

Минута славы оказалась недолгой. Выяснилось, что сам Анатолий Суров писал только заявления и просьбы. Все пьесы сочиняли за него оказавшиеся в бедственном положении драматурги и критики! Те самые, кого он обличал в низкопоклонстве. Изгнанные с работы, лишенные возможности печататься «космополиты», искавшие любой возможности что-то заработать, чтобы кормить семью… Анонимных авторов именовали «литературными неграми» — в ту пору редкий день проходил без газетной статьи о бесправном положении темнокожего населения в Соединенных Штатах.

За скандальный плагиат — невиданное дело! — Сурова, секретаря партийной организации московских драматургов, лишили права на авторство. В подпитии Суров подрался с Михаилом Семеновичем Бубенновым, автором столь же бесталанной и так же поднятой на щит партийной критикой книги «Белая береза». Суров издевался над товарищем по писательскому цеху: стыдно жить с одного романа. Обиженный Бубеннов напомнил Сурову, что пьесы за него пишут другие. Суров воткнул Бубеннову вилку в филейную часть. Бубеннов, стоя у открытого окна, отчаянно звал на помощь.

Скандал с дракой двух писателей замяли. Но Анатолий Суров, совершенно пьяный, устроил на свою беду скандал в день выборов. Пришел на избирательный участок за десять минут до голосования, бросил бюллетень для голосования на пол и долго топтал его ногами. Это уже был непростительный проступок. Сурова исключили из Союза писателей и из партии. Потом тихо простили — вернули писательскую книжечку и партийный билет.

Система развратила людей. Человек сидит на партсобрании, слушает радио, читает газеты — и что он видит? Лицемерие и откровенное вранье. И что он делает? Он начинает приспосабливаться. Вот так формируется советский человек… Он постоянно ходил в маске. Иногда маска прирастала к лицу. А под маской скрывались цинизм, голый расчет и равнодушие. Все это помогало выжить — в лагере, в колхозе, в конторе.

Часто возникает вопрос, как могут умные и образованные люди так преданно служить начальству, обслуживать откровенно малограмотных и недалеких вождей? Унижения такого рода всегда щедро компенсировались материальными благами и привилегиями. И разве не страх лишиться этих привилегий движет чиновниками всех уровней?

Привилегии советского времени невозможно сравнивать с положением нынешнего руководства и его обслуги, живущих на широкую ногу. Так в те времена у остальных граждан социалистического государства не было ничего! И никакой возможности купить то, что им нужно! Потерять право пользоваться «столовой лечебного питания», которая на протяжении многих десятилетий снабжала советскую номенклатуру продуктами хорошего качества (не принадлежавшие к номенклатуре в принципе не видели таких продуктов), как и возможность лечиться в Лечебно-санитарном управлении Кремля, было настоящим горем для чиновника и его семьи…

«В разряд космополитов попали многие литературоведы, критики, переводчики, — и мы не смогли их защитить, — вспоминал главный редактор издательства «Художественная литература» Александр Пузиков. — Мы понимали несправедливость указаний, идущих сверху, но мы молчали — и потому становились соучастниками этой позорной травли.

Конец 40-х — начало 50-х…. Время шпиономании, доносов, слежки! Мы почти физически ощущали, что кто-то слушает нас, присматривается, наблюдает. Никто не чувствовал себя защищенным от бед, от страшных внезапных обвинений, арестов, ссылок. Люди не просто исчезали — они исчезали с клеймом позора, оказывались в худшем положении, чем прокаженные. Страх обволакивал всех, снизу донизу. Страх был демократичен. Он преследовал всех — и тех, кто был внизу, и тех, кто наверху, от стрелочника до наркома. К страху привыкали, пытались уверить себя, что это за другими волочится какая-то вина, мы же чисты, к нам не придерешься».

Поскольку «антипатриотическую группу критиков» подобрали почти из одних евреев, то кампания приобрела политическое звучание. Это был сигнал к поиску внутренних врагов. От этой идеологической акции пролегла дорога к намечавшейся Сталиным новой кровавой кампании.

Началась разработка еще одной линии — еврейской.