До и после современности

Переход от аграрного хозяйства к индустриальному производству изменил характер труда. Крестьянский труд отличался нерегулярностью и временно1й дискретностью, периоды интенсивной, буквально от зари до зари работы чередовались с периодами работы низкоинтенсивной и отдыхом в дни многочисленных праздников (к тому же и средства контроля были не настолько развитыми, чтобы организовать постоянную регулярную работу даже барщинных крепостных и дворовых людей, не говоря уже об оброчных и тем более о государственных крестьянах)[14]. «В аграрном обществе труд и работа подчинялись сезонному ритму и погодным условиям, – пишет Г. Стэндинг. – Идею о регулярном десяти- или восьмичасовом рабочем дне в те времена сочли бы нелепой. Пахать или собирать урожай под проливным дождем – какой в этом прок?»[15]. В отличие от крестьянина, городской рабочий трудился под крышей заводского цеха – утром и вечером, зимой и летом, и его труд был не столько природно-биологически, сколько социально-экономически обусловленным, а потому организовывался дисциплинарно контролируемыми последовательностями смен и недель. Индустрия эпохи пара и электричества предполагала присутствие в одном месте в одно время определенного количества работников, взаимодействующих с машинами и друг с другом в процессе производства[16]. В результате труд стал постоянным, регулярным и хронометрически упорядоченным и именно в этом виде был аксиологически и идеологически введен в массовое сознание как самоцель и самоценность. О том, насколько широко и глубоко распространились и проникли соответствующие представления и ценности, свидетельствует тот факт, что по данным общеевропейского опроса 2016 г. 64 % респондентов высказались за введение безусловного базового/основного дохода (выплаты, обеспечивающей удовлетворение всех основных нужд, которая может быть предоставлена вне связи с наличием или отсутствием других источников дохода и вне зависимости от того, работает человек или нет), но только 7 % указали, что в случае получения ББД станут меньше работать[17]. «Работа очень глубоко въелась в нашу идентичность», – отмечают Н. Срничек и А. Уильямс; «Тот факт, что большое количество людей не может даже представить себе осмысленной жизни вне работы, показывает, до какой степени наше сознание заражено трудовой этикой», преодоление которой «потребует от нас преодоления самих себя»[18].

Мне представляется, что преодоление индустриальной трудовой этики, если таковое действительно потребуется, не будет сопряжено с подобными подвигами, так как само индустриальное общество на протяжении последних десятилетий все больше выглядит уходящей натурой. Возвращаясь к приводимым Т. Пикетти цифрам занятости в сельском хозяйстве и промышленности, отметим, что в США на 2012 г. в первом осталось 2 %, в последней – 18 % трудоспособного населения (вместе со строительством; без него – 10 %), во Франции – 3 % и 21 % соответственно; в Германии с 1980 по 2011 г. доля занятых в промышленности снизилась с 34 % до 20 %[19]. От двух третьих до четырех пятых занятости в развитых странах теперь обеспечивает сфера услуг. В настоящее время в сельском хозяйстве последних занято от 1,5 % до 4 %, в промышленности доля занятых не превышает 20–25 % (как и в развивающихся странах), а все остальное приходится на сферу услуг – это 70–80 %[20]. Тенденция к росту сервисной сферы обсуждается более полувека: уже в 1970–1980-е гг. теоретики постиндустриализма констатировали прогрессирующее снижение доли рабочего класса в структуре занятости, когда «синие воротнички» уступили первенство «серым» и «белым» и все большая часть работников оказывалась задействованной в сфере услуг и управления[21]. Следует заметить, что речь здесь идет только о последнем скачкообразном увеличении доли занятых в сфере обслуживания, но она поступательно росла и до этого, поглощая деклассирующееся крестьянство наряду с промышленностью: если на 1800 г. в ней было занято 14 % трудоспособных во Франции и 13 % в США, то в 1900 г. – 28 % и 31 %, в 1950 г. – 35 % и 50 %, в 2012 г. – 76 % и 80 % соответственно[22].

Перетекание рабочей силы из индустрии в сервис имело ту же причину, что и предшествовавшее ее перетекание из сельского хозяйства в индустрию – повышение производительности труда как результат технико-технологического развития[23]. Производительность труда в промышленности с 1960 по 2011 г. выросла в Германии в 4 раза, в США – в 5 раз, в Японии – в 12 раз[24]. Соответственно, за те же полвека численность пролетариата в развитых странах уменьшилась вдвое, и этот процесс продолжается. Металлургические, машиностроительные, химические и прочие индустриальные корпорации, увеличивая выпуск продукции, сокращают количество рабочих – с ростом производства коррелирует не увеличение, а снижение занятости[25]. По мере автоматизации промышленности все меньшее число трудящихся создают все большее количество продукции/стоимости, а высвобождающаяся рабочая сила поглощается сферой услуг.