До и после запрета КПСС. Первый секретарь МГК КПСС вспоминает…

Тогда же на проспекте Вернадского Московской епархии передали помещение церкви, так как в этом районе вообще не было ни одного храма. За время моей работы в Моссовете передано пять-шесть зданий церквей.

Наверное, самое отчаянное было наше с Сайкиным решение накануне празднования 1000-летия христианства на Руси по вопросу о закладке камня, где будет построен храм в честь этого события.

Проблема долго не решалась, в том числе и по вине церкви. Возили ее представителей, показывали различные места, а они никак не могли прийти к соглашению. И вот накануне празднования тысячелетия они приходят к нам: «Мы приняли решение строить на Борисовских прудах в Орехово-Борисове. Там место высокое, красивое».

Бросились звонить в Совмин, а дело было в субботу — никого нет. То же — в ЦК партии. Сайкин даже Горбачева пытался найти, но его с ним не соединили.

Тогда мы по собственной воле выпустили распоряжение Моссовета за подписями Сайкина и Прокофьева о том, что даем согласие на закладку камня на Борисовских прудах, где будет сооружен храм в честь 1000-летия христианства на Руси. Дали команду строителям отвезти туда закладной камень, который церковь уже подготовила. И мероприятие состоялось!

В июле 1988 года 1000-летие крещения Руси уже было отпраздновано как государственное событие. Заключительное действо празднования — торжественный концерт по случаю этой даты — проходило в Большом театре СССР.

Общаясь с церковным руководством, пришлось заниматься и восстановлением после пожара Духовной академии в Загорске, и реконструкцией Даниловского монастыря. Гостиницу, правда, так и не удалось построить до праздника 1000-летия, но патриаршие покои успели сделать.

Приходилось бывать на стройках и встречаться с разными священнослужителями, в том числе и с православными строителями, которые в подрясниках трудились, как простые прорабы.

Особенно плотно пришлось познакомиться с руководством Духовной академии, поскольку восстанавливали ее с большим напряжением: работы были очень сложные, а строители наши — народ необязательный. Восстановить требовалось к 1000-летию, так как слушателям Академии приходилось жить в нишах монастырских стен, которые забивали досками, оставляя маленькое окошечко. Другого помещения не было.

Ректор Духовной академии произвел на меня впечатление очень умного, широко образованного человека. Я был у него дома и видел его обширную библиотеку с большим количеством светских книг.

Запомнилась встреча с Патриархом Пименом — чисто протокольная, когда мы с Сайкиным на Рождество приехали в Загорск. Во главе большого стола сидел Пимен. На столе большое количество салатиков, чай. В торце стоял видеомагнитофон, и Патриарх внимательно смотрел, как он сам выступает на каком-то церковном соборе.

Нас посадили за стол, налили чаю и дали по куску пирога. В соседней комнате стоял огромный противень с пирогом, и красивый молодой монах резал пирог на куски и приносил гостям. Разговор был формальный: о здоровье, погоде. Говорил Пимен с трудом и, кажется, не очень понимал, с кем разговаривает. Он был, видимо, сильно болен.

Никаких изменений в моих взглядах на религию после встреч с этими людьми не произошло. Я остался на своих позициях.

Как-то я попросил организовать экскурсию по Духовной академии, по музею. Это было, когда я еще работал в Куйбышевском райкоме и мы шефствовали над Загорским районом. Местные власти договорились об экскурсии. Когда приехали туда, нас встретил человек, который занимался внешними сношениями Троице-Сергиевой Лавры.

Обстановка такая же, как и у нас, светских работников, во всех деловых кабинетах; только вместо портрета Ленина висел портрет Патриарха Пимена. Меня тогда удивила большая фотография наших и американских космонавтов. Заметив мое недоумение, хозяин кабинета объяснил, что есть такая традиция, в соответствии с которой все наши космонавты перед полетом приезжают в Загорск.

Пока мы ждали, когда придет экскурсовод, нас угостили квасом. Принимающий нас священнослужитель был вроде бы с хорошего подпития. Развлекал он нас всячески. Потом пришел другой монах, у него был совсем другой облик, огромные глаза горели каким-то внутренним блеском. Экскурсию он провел прекрасно. Понимая, с кем имеет дело, ничего не навязывал.

Нас привлекла одна картина: первый переписчик Библии на славянском языке и позади него — ангел. Экскурсовод так трактовал этот сюжет: видите, человек настолько воодушевлен, что ему представляется: рядом с ним ангел. Потом мы ему задавали вопросы. Он охотно отвечал, в частности, что черному духовенству — монахам — не положено иметь семью. А на прощанье сказал: «Вы не можете себе представить, насколько жизнь верующего богаче жизни человека неверующего!»

Если говорить о непосредственной работе среди верующих, то это было уже в последние годы, когда я работал в Моссовете и секретарем райкома. У нас в районе было шесть действующих церквей. Больше, чем в любом другом районе Москвы в то время.