Читаем До и после запрета КПСС. Первый секретарь МГК КПСС вспоминает... полностью

Но по отношению к партийному аппарату был, повторяю, очень жесткий, очень требовательный. Представление об этом может дать такой эпизод.

Как-то заведующий орготделом МГК, бывший первый секретарь райкома Сергей Михайлович Ко- ломин в восторге сказал: «Вы знаете, как нами доволен Виктор Васильевич? Он даже впервые назвал меня по имени и отчеству».

Обычно же Гришин первое время обращался к сотруднику только по фамилии.

Помню, я работал заместителем заведующего орготделом, Виктор Васильевич болел — инфаркт. Готовился пленум горкома партии, и я принимал участие в написании доклада. Как-то утром зашел в лифт вместе с помощником Гришина Новожиловым и по наивности спросил: «Как здоровье Виктора Васильевича?» А он мне так сурово-подозрительно: «А почему вас это должно интересовать? Вы только зам. зав. отделом...» Я стушевался: «Готовлю пленум. Меня это интересует по деловым соображениям», — хотел я неумело выкрутиться. — «Тем более не должно вас это интересовать», — отрезал Новожилов и вышел. Я остался в лифте как оплеванный...

Другой пример. Должен был приехать Янош Кадар. Тогда вообще организовывались пышные встречи, а тут особый случай: у венгерского руководителя с Брежневым были не очень хорошие отношения, поэтому Леонид Ильич позвонил Гришину и попросил, чтобы встреча состоялась как можно масштабнее и торжественнее.

Как отвечающему в горкоме за массовые мероприятия, мне тогда пришлось все это организовывать и докладывать Гришину. Присутствовали и секретари горкома партии, начальники Управления внутренних дел, КГБ. Во время доклада рядом со мной сидел Леонид Иванович Греков, второй секретарь горкома. Я так волновался, что, когда к Гришину повернулся, заехал Грекову локтем в голову.

Кончилось совещание, меня отпустили, а Греков еще задержался в кабинете — что-то там обсуждали. Я потом звоню ему: «Леонид Иванович, извините, пожалуйста, что задел Вас. Я так волновался...» А он мне: «Ты один раз, а я каждый день иду к нему с таким чувством». Это не было рисовкой со стороны Грекова. Он человек способный, энергичный, сам — жесткий и властолюбивый.

Вот такой была атмосфера, в которой приходилось работать людям — от инструктора до секретаря горкома. А это было ой-ей-ей какое расстояние! Никакого товарищеского братства, товарищеского общения не было — жесткая дисциплина, строгая иерархия.

Гришина и министры боялись, не только рядовые работники горкома партии! Может быть, это плохо, но, во всяком случае, шло на пользу дела в Москве.

Однако об одной стороне его работы как руководителя я был невысокого мнения. Конечно, чтобы «удержаться в ситуации», в Политбюро — все он делал правильно. Но при нем было (может быть, сознательно, может быть, нет) очень большое количество заседаний, совещаний с длительными, нудными докладами. Причем, если с докладом выступал другой секретарь горкома, Виктор Васильевич выступал с заключением, которое было равно докладу и практически повторяло его содержание.

Как-то собрал нас второй секретарь Греков и заявил, что надо оживлять работу. Я ему предложил сократить число всяких заседаний и совещаний, дать людям возможность практически работать.

Греков вздохнул: «Ну, иди и скажи об этом Гришину». Я спрашиваю: «А в чем дело?» — «Да я пытался, но Виктор Васильевич убежден, что чем активнее и больше работает бюро горкома, тем активнее работают все».

Я считаю, это было большой ошибкой. От огромного количества заседаний положение дел, естественно, не улучшалось. Нужна была практическая работа.

Думаю, он это делал, чтобы показать, как напряженно работает партийное руководство города: каждую неделю заседало бюро, проводилось заседание секретариата горкома. Ко всем заседаниям приходилось готовить документы, материалы и справки. Бюрократии было много.

Если говорить еще об одном недостатке, который, на мой взгляд, очень серьезно сказался на Москве, то надо отметить его нелюбовь к кадровым перемещениям. Первые секретари райкомов работали по 10—12 лет. Может быть, такую стабильность можно объяснить тем, что это были его выдвиженцы: он к ним привыкал, им доверял. Я же на личном опыте убедился, что шесть лет — предел работы на этой должности.

Но было и много хорошего в том же кадровом вопросе.

У Гришина был свой особый подход к кадрам, особая метода проверки сотрудника, к которому он присматривался и с которым собирался работать.

Когда я был только секретарем райкома партии, прежде чем предложить мне стать зав. отделом, Гришин взял меня с собой в командировку в Югославию. Мы были там неделю, и он имел возможность практически наблюдать, как я веду себя на встречах, приемах, в общении с людьми и т.д. И лишь после этого принял окончательное решение. Тоже, в общем-то, хорошая проверка кадров: не только по работе, но и в быту, и в такой достаточно сложной ситуации.

Перейти на страницу:

Все книги серии Итоги советской эпохи

До и после запрета КПСС. Первый секретарь МГК КПСС вспоминает...
До и после запрета КПСС. Первый секретарь МГК КПСС вспоминает...

Жизнь не только одного последнего первого секретаря Московского горкома коммунистической партии разделилась словно бы на две половины - до и после запрета КПСС. Для миллионов коммунистов и беспартийных разрушение советского строя с его уверенностью в завтрашнем дне, социальной защищенностью, взаимовыручкой, равенством стало личной трагедией. Тяжело пришлось всем: и тем, кто входил в так называемую номенклатуру, но не побежал, задрав штаны, за Горбачевым и Ельциным, и тем, кто никогда не пользовался никакими привилегиями. В воспоминаниях Ю. А. Прокофьева не только описывается наша советская Родина такой, какой мы ее любили и любим, но и впервые приводятся многие не - известные подробности о ликвидации СССР и КПСС руками самой партийной верхушки.

Юрий Анатольевич Прокофьев

Биографии и Мемуары

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное