До конца времен. Сознание, материя и поиски смысла в меняющейся Вселенной

Нас выталкивают в этот мир, не спрашивая согласия. Здесь же нам дозволяется наслаждаться жизнью лишь мгновение. Как духоподъемно перехватить бразды правления и создать что-то, что мы можем контролировать, что-то изначально наше, что является отражением того, что мы есть, в чем схвачено наше конкретное представление о человеческом существовании. Хотя многие среди нас отказались бы от возможности поменяться местами с Шекспиром или Бахом, Моцартом или Ван Гогом, Дикинсон или О'Кифф, кто-то подскочил бы до небес, появись у него шанс впитать в себя их творческое мастерство. Осветить реальность бакенами собственного изготовления, тронуть мир работами, порожденными нашей конкретной молекулярной структурой, подготовить опыт, способный выдержать испытание временем. — что ж, все это звучит предельно романтично. Для некоторых творческий процесс исполнен неповторимой магии, они испытывают неукротимую тягу к самовыражению. Другие видят в искусстве возможность поднять свой статус и завоевать уважение. Для третьих это поклон в сторону вечности; плоды нашего творчества, как однажды сказал Кит Харинг, это «поиск бессмертия»[233].

Если бы создание и потребление работ, рожденных воображением, было недавним добавлением к спектру вариантов человеческого поведения или если бы эти занятия лишь изредка практиковались в человеческой истории, то они вряд ли раскрывали бы универсальные качества человеческой природы, сформированной в ходе эволюции. В конце концов, некоторые вещи — такие как брюки клеш или жареные бананы — возникают по случайному стечению обстоятельств, так что тщательное исследование подробностей истории их происхождения мало что может нам рассказать. Но факт есть факт, начиная с давних времен и одновременно по всем обитаемым землям мы поем и танцуем, сочиняем музыку и рисуем, лепим, вырезаем и пишем. Возраст древнейших образцов пещерной живописи и тщательно изготовленных погребальных предметов, упоминавшихся в предыдущей главе, составляет 30 000-40 000 лет. Полосы на кости и камне и артефакты, свидетельствующие о художественном творчестве, обнаруживаются на несколько сотен тысяч лет ранее[234]. Поведение, с которым мы столкнулись, повсеместно, но при этом, в отличие от утоления голода и жажды, а также от продолжения рода, его ценность для выживания неочевидна.

С учетом современной чувственности это, в общем-то, не кажется удивительным. Встретиться с произведением, которое оживляет душу или ввергает нас в слезы, означает выйти за пределы банальной повседневности — и кто не придет в упоение, испытав подобное? Но, как и в случае с поверхностным наблюдением, согласно которому мы едим мороженое потому, что любим сладкое, это объяснение сосредоточено исключительно на наших непосредственных реакциях и потому ограничено основными стимулами творческих наклонностей. Можем ли мы проникнуть глубже? Можем ли мы понять, почему наши пращуры были настолько готовы на время забыть про более чем серьезные проблемы выживания и тратить драгоценное время, энергию и усилия на занятия с воображаемым?

Секс и сладкое

Когда мы говорили о том, как наши древние братья рассказывали истории, мы рассматривали схожий вопрос, и в самом убедительном ответе тогда использовалась метафора с авиатренажером: через творческое использование языка мы переживаем ситуации, знакомые и чужие, которые позволяют расширить и отточить реакцию на различные встречи в реальном мире. Рассказывая, выслушивая, украшая и повторяя истории, мы играли с возможностями, не рискуя пострадать от последствий. Мы проходили маршрут за маршрутом, каждый из которых начинался с вопроса «Что, если?..», и при помощи разума и фантазии исследовали весь спектр возможных исходов. Наше сознание вольно путешествовало по стране придуманных впечатлений, придавая нашей мысли новую гибкость, которая, судя по всему, имеет для выживания немалую ценность.

При рассмотрении более абстрактных форм искусства это объяснение требуется обдумать заново. Одно дело — представлять, как сознание полирует идеалы храбрости и героизма с привлечением рассказов о выигранных с великим трудом сражениях или захватывающих дух описаний опасных путешествий. И совсем другое, кажется, утверждать, что сознание упражняет свои адаптивные мускулы, слушая плейстоценовых Эдит Пиаф или Игоря Стравинского. Существует, кажется, непреодолимая пропасть между восприятием музыки — или, если на то пошло, картины, танца, скульптуры — и преодолением препятствий, встречавшихся в мире наших предков.