До конца жизни

— Теряешь направление! — не преминул задеть его Зимин.

— Старею, брат, старею, — попробовал отшутиться Иван Владимирович.

И как-то само собой получилось, что это «старею» было рассчитано не столько на Зимина, сколько на Николая Савельевича, на то, чтобы он почувствовал, понял, что Иван Владимирович не совсем доволен своею судьбою, своею участью…

Купались они, наверное, не меньше часа. То ныряли и плавали по озеру, то отлеживались и блаженствовали на горячем сыпучем песке. Наконец, в последний раз окунувшись, все втроем пошли к Емеле, у которого уже кипела на костре уха, жарилась на сковородке и пеклась на самодельных прутиках-вертелах рыба: красноперки, окуни, караси. Одна только щука нетронутая лежала под кустом с набитой в жабры крапивою.

— Что, рука не поднимается? — опять принялся за свое Зимин.

— Да нет, — ответил Емеля. — Может, домой кто заберет?

— Зачем? — отказался за всех Николай Савельевич. — Вместе ловили, вместе и ухи отведаем.

— Ну, глядите! — пожал плечами Емеля и тут же принялся разделывать щуку.

Пока он с нею возился, Иван Владимирович, Зимин и Николай Савельевич, расстелив под кустом недалеко от костра кусок брезента, начали выкладывать каждый свои запасы. Николай Савельевич поставил бутылку коньяка, положил рядом с ней длинный батон копченой шестирублевой колбасы и еще что-то в высокой, туго запечатанной банке. Иван Владимирович присовокупил ко всему этому свой пакет: бутылку коньяка, бутылку охотничьей водки, сыр, полкилограмма мясной венгерской корейки, яблоки. Но Зимин их перещеголял. Все у него было задумано как-то попрочней, поосновательней. Из своего бездонного рюкзака он первым делом достал ложки, рюмки, три буханки хлеба… потом выложил целый ворох зеленого лука, десятка два сырых и вареных яиц, огурцы, помидоры и даже банку, видно сохранившихся еще с прошлого года, грибов. И лишь в самом конце он как бы невзначай приставил к бутылкам Николая Савельевича и Ивана Владимировича свою, судя по аккуратной медицинской пробке, бутылку со спиртом. Критически оглядев весь стол, Зимин как-то ласково и добродушно улыбнулся:

— Ну, скатерть-самобранка, попотчуй мужичков!

— А не многовато? — засомневался, хотя тоже с улыбкою, Николай Савельевич.

— А это мы поглядим сейчас, — успокоил его Зимин и позвал Емелю: — Ну, как там?

— Иду, — отозвался тот.

По первой они выпили под жареную рыбу. Тост на правах хозяина держал Зимин.

— Дорогой Николай Савельевич, — начал он. — Рады мы видеть вас в наших краях. А еще больше рады, что человек вы справедливый, простой, крестьянский, можно сказать, человек!

— Спасибо, — перебил все больше воодушевлявшегося Зимина Николай Савельевич. — Спасибо.

Они все вчетвером, по-товарищески чокнувшись, выпили.

— Хорошо-то как! — вздохнул Николай Савельевич. — Ей-богу, лет десять так не отдыхал.

Иван Владимирович искренне обрадовался этому признанию Николая Савельевича. Значит, он все-таки не ошибся, что повез его именно сюда, к Зимину.

После первого, немного затянувшегося тоста они выпивали еще несколько раз и за Зимина, и за Ивана Владимировича, и за Емелю, без которого, по общему мнению, о такой удачной рыбалке нечего было даже и думать.

Емеля смущался, поминутно бегал от костра к брезенту, подсовывал всем то рыбу, то хлеб, то колбасу или тщательно вымытый в озерной воде лук. Сам же он закусывал мало, кидал в рот ломтик-второй хлеба и тем, кажется, был сыт и доволен. К рыбе он за все время ни разу почти не прикоснулся. Ничего в этом, конечно, особенного не было. Рыба ему, поди, не в диковинку. Зимин, правда, рассудил все по-иному. Весело, с какой-то удвоенной силою налегая на белое щучье мясо, он не давал Емеле покоя:

— Ты не тоскуй, Емельян Иванович, не тоскуй! Может быть, мы какую иную заловили!

— А чего тосковать? — простодушно улыбался Емеля. — Радоваться надо. На то и рыбалка.

На свежем озерном воздухе хмель их почти не брал, хотя Зимин уже отбросил в кусты две опорожненные бутылки. Лишь после горячей, пахнущей перцем, лавровым листом и еще какими-то луговыми травами ухи, после еще двух или трех рюмок они все заметно порозовели, и разговор у них пошел побойчее, пошутливей. Потом потянуло их на песни. Николай Савельевич, неожиданно прервав разговор, весело улыбнулся и спросил:

— Споем, что ли, ребята?

— Споем, — охотно откликнулся Зимин.

Но прежде чем начать, они долго спорили и обговаривали, что петь. Захмелевший Зимин предлагал какие-то замысловатые телевизионные песни, которых толком никто не знал. Иван Владимирович затянул было про рябину и дуб, но она почему-то не пошла. Тогда Николай Савельевич, подвинувшись поближе к костру, запел сам грустную нездешнюю песню.

Закувала та сыва зозуля
В саду на помости,
Заихали до дивчины
Тры козакы в гости…

Зимин начал было ему помогать, путая украинские и русские слова, но тут же осекся, наверное почувствовав, что с этими непонятными словами, с этой песней ему сейчас никак не справиться.