До конца жизни

Паковали они лук два дня. Получилось тридцать мешков. Можно было и еще набрать мешков пять-шесть, но Матвей засомневался, примут ли столько в багаж. Санька, правда, его успокоил:

— Примут, Матвей Калинович. Мы на два билета оформим.

И действительно — приняли. Вначале, конечно, покуражились немного, но Санька сунул кому-то трешку, так не только приняли, а даже пообещали отправить тем же поездом, на который у Матвея и Саньки были билеты.

Ехалось им хорошо. Почти всю дорогу без попутчиков, без посторонних людей. Оно и понятно — время зимнее, куда теперь народу ездить? Как только вошли в вагон, Санька сразу запрятал свой чемодан под сиденье. Сколько там у него платков, один бог знает. Может, двадцать, а может, и все тридцать. Вообще, жох этот Санька! Такой жох, что не приведи господь! Где его только не носило! И в моряках, говорят, ходил, и лес заготавливал, и где-то в Сибири был, то ли на стройке, то ли в тюрьме. Черт его разберет!

А лет семь тому назад объявился в селе. С месяц, наверное, деньгами сорил, пил водку да хулиганил. А потом вдруг женился на Варьке Шкандыбе, девке красивой да к работе не больно охочей. Поставили они себе дом возле самого леса и зажили на первых порах как все люди. Санька попритих (деньги, должно быть, закончились), устроился в колхозе шофером. Правда, шофер из него так себе… Ну, еще баранку крутить — туда-сюда, а как только поломка какая, сразу Матвея зовет. Матвей, конечно, не отказывается. Машина-то не Санькина, колхозная. Она бегать должна, трудиться.

Но в последнее время Санька опять за старое принялся. Завел себе целое стадо коз и засадил Варьку вязать пуховые платки. А чтоб все насчет Варьки было шито-крыто, раздобыл ей справку, будто она сердечница. Хотя какое там у нее к черту сердце! Соберутся когда на гулянку, так она четыре рюмки хлобыснет и танцует целый вечер, аж половицы ходуном ходят.

Связываться с Санькой, конечно, опасно. Матвея он в эту поездку не зря тянет. Задумал небось что-нибудь. Ну да ладно. Даст бог, все обойдется.

Матвей тоже кое-как приладил свой чемодан и принялся разбирать постель, время уже позднее, десятый час, но Санька вдруг вытащил из сетки бутылку водки и остановил его:

— Давай по маленькой за удачу.

Матвей немного поколебался, а после махнул рукою:

— Ладно, давай.

Оно, и правда, чего б не выпить с мороза по рюмочке, поговорить, дорога им предстоит дальняя, за двое суток успеют еще выспаться. Вдвоем они быстро организовали закуску: вареную курицу, сало, огурцы. Санька разлил и похлопал Матвея по плечу:

— Со мной, Матвей Калинович, не пропадешь!

— Ага, — поддержал его тот. — Не пропадем.

После второй рюмки стало веселей и привольней. Разговор потек сам собою, душевно и ладно, без всяких там точек и запятых.

— Если нам выпадет удача, — обещал Матвей, — так с меня магарыч.

— Не в том дело, — отвечал Санька.

— А в чем же?

— Уважить тебя хочу. Людей показать.

Матвей растрогался, обнял Саньку и, желая польстить ему, проболтался, выдал разговор, который вели недавно в конторе мужики:

— Сань, я слышал, ты машину покупать собираешься?

— Собираюсь, — ничуть не обиделся на него Санька.

— А на кой она ляд тебе?

— Как на кой? Ездить.

— Это понятно. Но все-таки…

Санька как-то с хитринкой, по-кошачьи, взглянул на Матвея и вдруг засмеялся:

— А вот на кой тебе нужен был телевизор? Помнишь?

— Помню, — побежденно вздохнул Матвей и задумался.

Как не помнить такое! Лет десять, а то и двенадцать назад это было. Телевизоры тогда у них в селе встречались еще редко. Раз-два, и обчелся. Евдокия с Танькой где-то поглядели его и заладили: «Покупай — и все. Что мы, хуже других?» Матвей вначале отказывался. Кино в клубе через день показывают — смотри сколько хочешь. Двадцать копеек билет. А телевизор триста восемьдесят четыре рубля. Это ж подумать только! Но они знай свое: в крик да в плач. Ну, он и сдался.

Сейчас вспомнишь про этот телевизор, так смешно вроде, а тогда весь измаялся, пока довез его из города на подводе. И было отчего. Ну, положим, продали они кабана, взяли деньги, так Матвей сколько лет погреб собирался строить. Старый уже совсем развалился, бочку с капустою негде поставить, картошку до весны схоронить. И вот все пошло насмарку из-за какой-то там стекляшки.

А тут еще по дороге ввязался сзади Кузьма Стручок. Корову купил. Так они и ехали до самого дому: впереди Матвей с телевизором, а следом Кузьма с коровою. Язык у Кузьмы, не дай бог, ни одна баба не сговорится. Всю дорогу донимал Матвея с этим телевизором: сколько стоит да как включается? А возле колхозного двора совсем опозорил перед мужиками. Остановились они, чтоб закурить, Кузьма и начал:

— Матвей хочет менять телевизор на корову. Соглашаться или нет?

— А он что, доится? — поддержали его мужики.

— Кто? — как будто ничего не понял Кузьма.

— Ну телевизор.

— Ах, телевизор! Доится, а как же. Первотелка!

Каково все это было слушать Матвею, выносить насмешки?! Да еще от кого — от Кузьмы Стручка! А тот, знай, все куражился:

— Не-е, не буду меняться.

— Чего так? — ехидно забеспокоились мужики.

— Да он, может, еще неисправный?