До ледостава

Глохлов шёл к реке, не оглядываясь, думал про себя: «Значит, пожалел, пожалел. Конечно, живой человек, жалко его. А того-то чего жалеть, он мёртвый уже. Мёртвому-то не поможешь. Ишь ведь, всё уж больно гладко складывается, всё по правде. Не бывает так в жизни. Не бывает. Где-то что-то должно бы и не сходиться. А тут всё сходится, случайный выстрел. Больно гладко и правдиво…»

Уже в лодке, поплотнее запахиваясь в полушубок и устраиваясь для долгого перехода, Комлев спросил Глохлова:

– А что, Матвей Семёнович, вы протокол-то допроса не будете составлять?

Глохлов – он только собирался запустить мотор – обернулся к Комлеву:

– Что?

– Я говорю, протокол-то допроса не будете составлять?

– Какого допроса?

– А вот что сейчас с меня снимали. Мои показания на месте происшествия. Я ведь протокол-то подписать должен. А так ведь непорядок.

Глохлов покачал головой.

– С тобой не соскучишься, Комлев. Ты и впрямь в адвокаты годишься.

– Я ведь по закону требую.

– Требуешь?

– Требую. У нас с вами не просто так беседа.

– Это верно, Комлев. По закону – так по закону. – Глохлов сел, достал из кармана стёганки свёрнутую в трубку толстую тетрадь и, низко наклонившись над бумагой, стал писать.

Комлев долго читал исписанные листки, вроде бы не разбирая крупный и очень ясный почерк майора.

– Ну и память у вас, дядь Моть, – расплываясь в улыбке, сказал Комлев. – Ну до словечка всё верно записали.

– Я тебе не дядя, ты мне не племянничек, – озлился Глохлов. – Прекрати дурачиться!

– Молчу, молчу. – Комлев поднял вверх руки. – Разрешите карандашик, Матвей Семёнович?

Положив тетрадь на колено, размашисто расписался.

– Вот теперь всё по закону.

– Не всё ещё. Всё будет, когда ты мне правду расскажешь.

– Правду?

– Да-да! Правду! Зачем ты убил его? За какие такие дела руку на человека поднял?

– Э, э! Это не то, не то, товарищ майор. Вы полегче, я ведь тоже права имею, товарищ…

– Волк тебе товарищ! – Глохлов со всех сил рванул стартёрный шнур, неистово взвыл мотор, пущенный почти на полном газу, и лодка, разбросав по сторонам гибкие фонтаны воды, легко полетела вперёд.

…Бугристо стелилась река, выказывая свой норов. Редко вырывалось из-за стремительно летящих туч солнце, и тогда разом раздвигались дали, высвечивались побеленные сопки с чёрными замывами ельников, шире раскидывалась река, но от всего этого ещё пустыннее и холоднее становилось вокруг.

У Лебяжьего душана Глохлов ушёл от правого берега к левому. Проплывая мимо, увидел, как по тонкому льду озера ходило, прихрамывая и оскальзываясь, вороньё.

До зимовья Алёши Колобшина дошли уже в сумерки. Глохлов подумал о том, что каждый раз приплывает на Ведоку вечером и уходит рано утром.

– Идите в зимовьё, я сейчас, – причалив лодку, сказал Глохлов и присел на борт казанки.

Быстро темнело. Река была уже невидимой, и только беспокойный ход воды, белая полоска заберегов выдавали её присутствие, да нашёптывала что-то, ластясь о дно лодки, волна.

Глохлов долго сидел, опустив голову, вроде бы ни о чём не думая, вслушиваясь в ночь. Вызвездило. Слезою замерла над тайгой, готовая вот-вот скатиться, крупная звезда. Ковшиком повисла над головой Большая Медведица, и ещё одно созвездие отразилось на плёсе. Там, где стояло зимовьё, небо было розовым, с палевыми замывами по горизонту, иногда там возникали чёрные столбы теней, но, возникнув, мгновенно падали, как падают большие деревья. У зимовья развели огонь, и кто-то суетился у костра.

Глохлов поднялся, поглядел в лодку, вздохнул и вдруг почувствовал, как слёзы закольцевали горло: «Эх, друг, друг… Как же это? Как же это случилось?!» – снова присел на борт, переждал, пока отгорит сухим огнём боль внутри. Поправил брезент и пошёл малым шагом к зимовью.

У костра разговаривали.

– Понимаешь, – гудел Комлев, – вот, значит, оно как получилось. А майор-то на меня взъярился: ты убил! Преднамеренно то есть. И меня – раз по роже! Раз! Раз! Ух, бил, ну и бил… Вишь, как отделал! Всё он!

Глохлов стоял в тени зимовья, невидимый от костра…

Колобшин, разглядывая разбитое лицо Комлева, поддакнул:

– Оно да-а. Ты гляди-ко, как разукрасил. Выходит, на тебя списать метит. Слышь, что говорю-то, он ведь и у нас с бабой озёра хотел отобрать…

Глохлов вышел к огню, и оба сразу же как бы поникли, притихли, и вокруг воцарилась стеснительная тишина, которая бывает, когда беседу неожиданно прерывает своим приходом тот, о ком нехорошо говорили.

29—30 сентября, вверх по реке

Прилетев неделю назад в Инаригду в общем-то по малому делу, начальник райотдела милиции – майор Матвей Семёнович Глохлов решил рекой подняться до села Нега. Ещё летом обещал он завезти Евстафию Егорову собольи капканы, да всё как-то расходились пути с охотником.

От Инаригды до Неги три дня хода против течения и полтора обратно. До ледостава надеялся вернуться в Буньское.

С год не был майор в этих угодьях, так что поездка была кстати.

– Не вмёрзни, Семёныч, – предупреждал промхозовский бригадир. – В обратную до Буньского побежишь. Нас тут, поди, и не застанешь. Однако, в тайгу уйдём.