До нас (ЛП)

— Потому что он у меня не так давно и плохо себя чувствует дома один. Поэтому я оставила его в сарае, где могу проверять его каждый час или около того.

Ложь — не что иное, как желаемая версия правды. Я думаю, что оптимисты, вроде меня, вероятно, лгут больше всех. Правда обычно менее привлекательна и далека от оптимизма.

Зак изучает меня, мою реакцию на собственную ложь. Мой подбородок выдвинут вперед и вверх, плечи расправлены.

— И ты чистила душ без одежды, потому что?..

— Не будь засранцем. — Это просто вылетело. Я только что назвала своего босса засранцем.

Зак усмехается.

— Извини… каким образом я вдруг стал засранцем, задав логичный вопрос?

Коли уж на то пошло, мне не нравится лгать Заку или кому-то еще. Люди, которые лгут, мошенничают и воруют, не всегда делают это потому, что они плохие. Иногда они делают это, потому что в отчаянии. И если Зак никогда по-настоящему не испытывал такого отчаяния, то ему легко судить тех из нас, кто просто пытается выжить.

Так что я лгу.

— Может, со мной приключилась личная беда. Может, я обмочила штаны или у меня начались месячные, и все стало… грязным. — К чему, черт возьми, я веду? — Тебе обязательно нужно уличить меня в этом? Так нужно знать причину?

Брови Зака приподнимаются, а рот приоткрывается, такая реакция не удивительна, я же могла выбрать в качестве объяснения, что пролила на себя кофе или какой-нибудь чистящий раствор, от которого у меня чешется кожа. Кто сразу пускает в ход тяжелую артиллерию: мокрые штаны или обильную менструацию?

Закатываю глаза, давая ему понять, что шучу.

— Душевые в моем спортзале снова закрыли, поэтому у меня не оставалось времени забежать домой и принять душ без опоздания. Я решила прийти вовремя… быть здесь, когда Сьюзи проснется, и не принимать душ, пока она не решит вздремнуть. И душевую я тоже вымыла, и не только себя. К твоему сведению, я отказываюсь от абонемента в этот спортзал, так как доступность их душевых настолько непредсказуема. Вот. Сейчас ты счастлив?

К сожалению, ложь заключается в том, что ее становится все легче и легче громоздить. Мне стоит писать художественную литературу — у меня в голове столько выдуманных версий жизни.

Надежд.

Страхов.

Мечт.

Тревожно, как легко люди могут создавать в своей голове некий мир и пустыми словами придавать ему ложную реальность. Еще более тревожно то, что я могу обращаться со своим работодателем так, будто во всем виноват он.

Когда Зак не отвечает, заставляю себя посмотреть ему в глаза. И клянусь… правда, клянусь, он видит меня насквозь. Каждую надежду, мечту, страх и ложь. В этот момент что-то меняется. Не знаю точно что, но я это явно чувствую. И что-то подсказывает мне, что в будущем мне еще предстоит поразмыслить над этим моментом.

Он мне не муж.

Не любовник.

Я даже не уверена, что он мне друг.

Он — нарушитель… ну, я пока не знаю, чего.

— Ладно.

Мои глаза сужаются.

— Ладно? Ладно — что?

— Ладно. Теперь я понимаю. Душ. Кот. У него немного странное имя, но это твой кот, а не мой.

— И все? Просто… «ладно»? Я не уволена?

— Нет, Эмерсин, — он усмехается, возвращаясь в дом. — Я не засранец, которым ты меня считаешь. Просто запирай дверь ванной, если когда-нибудь снова будешь убираться в костюме Евы, а я в следующий раз буду обязательно медленно открывать дверь сарая.

Это не жалость — по крайней мере, я так не думаю. Он не знает ни о моей жизненной ситуации, ни о моих огромных долгах. Это не может быть жалостью. То есть, отчасти может быть. Должно быть, я выглядела довольно жалко, выбежав во двор в одном полотенце на голом теле и крича: «ГАРРИ ПАУТЕР!»

Зак исчезает, возможно, прижавшись к Сьюзи в постели, так что я в рекордно короткие сроки заканчиваю уборку и ускользаю, прежде чем мне снова придется столкнуться с ним лицом к лицу.

ГЛАВА 7

В субботу к Сюзанне в гости приезжает Мишель, и я отправляюсь на столь необходимую пробежку. Заворачивая за угол парка, замечаю знакомую машину с частично опущенными окнами. Это Эмерсин. Она спит на откинутом водительском сиденье, ее голова склонена набок, а из уголка рта стекает струйка слюны.

— Эмерсин?

Она дергается, словно с трудом пробуждается ото сна. У нее приступ?

— Эмерсин?

Она снова шевелится, но глаз не открывает.

— Эмерсин!

Она подпрыгивает.

Я вытираю пот со лба и опускаю другую руку на бедро.

— Зак? — спрашивает она, щурясь.

— Что ты здесь делаешь?

Она садится и поднимает спинку сиденья.

— Дремлю. А ты что здесь делаешь?

— Бегаю.

Она несколько раз кивает, все еще щурясь, будто от головной боли.

Я разглядываю ее машину, особенно, заднее сиденье хэтчбека, набитого хреновой кучей хлама. Там не только моющие средства.

Одежда.

Полотенца.

Коробки.

Гарри Паутер.

Упаковки кошачьего корма.

Вдоль подголовника заднего сиденья лежит черный бюстгальтер.

Обувь.

Пакеты из-под фаст-фуда разбросаны по сиденью и полу, а также пустые бутылки из-под воды.

Просто… всё.