— Тем не менее, — директор вздохнул. — Нехорошее у меня предчувствие, поэтому держи ключ рядом. Против правил такие испытания.
— Насколько я понимаю, если те, которым эти правила не писаны, — хмыкнул юноша, на чем разговор и завершился.
Гриша чувствовал себя, как перед налетом. Ощущение было такое, как будто еще секунда и появятся крестики стервятников. Поэтому он, не отдавая себе отчета, оглядывал небо сквозь окно поезда. Маша тоже никак не могло расслабиться. Несмотря на знание о безопасности, девочке было душевно некомфортно, хотелось просто убежать и спрятаться.
— Гриша… А, может, не поедем? — тихо спросила Гришу Маша.
— А, может, и не поедем, — вздохнул он, доставая из кармана кусочек хлеба, успокаивавший девочку. — Давай в Женеве решим?
— Давай, — кивнула она, переключая свое внимание на хлеб. На душе стало чуть спокойнее.
Гриша задумался. Свое беспокойство он тщательно давил, но помогало это несильно. Несмотря на то, что жить в современной России он точно не смог бы, у него было желание убежать. Возникли мысли о том, что где-нибудь в Сибири точно можно ото всех спрятаться. Но тут же мальчик себя одернул — а как же родители?
Поезд шел довольно быстро, Маша же чувствовала нарастающий страх, мотивов которого объяснить не могла. Чем дальше она уезжала от Нади, тем страшнее становилось. Гриша прижимал девочку к себе, ощущая ее усиливавшуюся дрожь. Вдруг показалось, что он слышит голос Ольги Берггольц: «И если завтра будут баррикады…». Войны не хотелось, мальчик наелся войной по самое «не хочу» и теперь хотел только покоя, как и его девочка.
Прибывали они днем, когда напряжение уже просто ощущалось в воздухе. Причин этому вроде бы не было, просто совсем, но Маша, только выйдя из поезда, услышав многообразие речи на перроне, какие-то крики, поняла, что никуда не пойдет. Ей и из поезда-то выходить не хотелось…
— Давай посидим? — взмолилась девочка таким жалобным тоном, что в голове Гриши включилась сирена. Казалось, все возвращается…
— Пойдем, родная, — усадив Машу на скамейку, мальчик выдал ей кусочек хлеба, задумавшись о дальнейших действиях.
— Смотри, Фил, это же те, о ком Иляна писала? — услышал он девичий голос неподалеку. В рефлекторном жесте защиты, Гриша развернулся, сразу же увидев двоих — юношу и девушку, смотревших на них двоих с интересом.
— Привет! — улыбнулась ему девушка, вглядываясь в глаза мальчику. — Вы первоклашки? Я Хелен, а это Фил, — представила она себя и юношу, подходя ближе.
Маша ни на что не реагировала, полностью погрузившись в процесс питания, что вызывало Гришино беспокойство. Казалось бы, уже отошедшая в глубины памяти Блокада будто бы снова вышла на первый план, пугая голодом, холодом и готовыми просыпаться бомбами. Юноша по имени Фил насторожился, вглядываясь в лицо девочки, сейчас отщипывавшей хлеб маленькими кусочками, буквально крошками.
— Что с вами случилось там, откуда вы пришли? — поинтересовался юноша.
— Эх… — вздохнул Гриша, поднимая взгляд. — Это очень долго рассказывать.
— Разрешишь если, мы посмотрим? — девушка по имени Хелен с тревогой во взгляде переглянулась с Филом.
— Смотрите… — мальчик не понял, о чем говорили эти двое, поэтому так и отреагировал.
А юные боги[1] вгляделись в мальчика, припоминая, что было написано в Руководстве, после чего Хелен произвела какой-то жест, пролистывая историю души и…
Хелен расплакалась. Вот только что нахмурившаяся девушка вглядывалась в мальчика, на дне глаз которого притаилась обреченность, и в следующий миг заплакала, прижавшись к обнявшему ее Филу.
— Вы… в школу? — тихо спросил Гришу молодой человек.
— Ну, нас не спрашивали, — вздохнул мальчик. — Сказали, «надо».
— Опять они за свое взялись! — со злостью произнесла Хелен. — Фил, ну ты только посмотри!
— А что тут смотреть… — вздохнул юноша. — Им и в Швейцарии тяжело, а в Германии они просто не смогут. Девочка же почти отключилась…
— Так… — успокоившаяся Хелен постучала пальцами по плечу своего юноши. — Вас в департаменте колдовства регистрировали?
— А что это такое? — удивилась Маша.