До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове

— Товарищи! Я хочу рассказать вам одну притчу. Пришел мужик к мудрому старцу и спросил, не знает ли он, как ему, мужику, сделать лучше свою жизнь. Уж очень тесно ему живется. Задумался старец и спрашивает: «А что, мужик, у тебя есть в хозяйстве?» — «Коровенка, коза да поросенок», — отвечает мужик. «Ну что ж, — сказал старец, — понравился ты мне, и дам я тебе совет: придешь домой — заведи в избу поросенка». Удивился мужик, однако внял совету старца, пустил в избу поросенка. А в избе детишки, жена, теща — кто на полатях спит, кто на лавке, кто на полу. А тут еще поросенок. Хрюкает всю ночь, чистоты не соблюдает. Подумал, подумал мужик и опять к старцу пошел. Мол, так и так, старец, не помог твой совет. Еще хуже жить мне с поросенком стало. «Хуже? — удивился старец. — Тогда я дам тебе другой совет: пусти в избу еще и козу».

Кто-то из задних рядов тихонько засмеялся, кто-то толкнул соседа в бок: мол, смотри, что рассказывает этот рабочий парень, сжавший картуз в откинутой назад руке.

А парень и впрямь разошелся. Глаза его хитровато улыбались, а голос окреп, и теперь каждое его слово было слышно во всех уголках притихшего склада.

— Опять не осмелился ослушаться мужик и пустил в избу козу. А коза бодается, блеет всю ночь, с поросенком дерется, детишкам спать не дает. Пошел мужик в третий раз к старцу, жалуется, еще, говорит, хуже жить стало. А старец в ответ: «У тебя, мужик, коровенка еще есть, так возьми и ее в избу. А через три дня приди ко мне…» Не выдержал трех дней мужик, через день прибежал к старцу, в ноги упал: «Мудрый старец, теперь и в избу войти нельзя, одна скотина хозяйствует. Скажи, что делать». Подумал, подумал старец и ответствует мужику: «Возьми-ка ты, мужик, да выведи из избы скотину. Через три дня приди ко мне, скажешь, не полегчало ли». Послушался мужик. А через день пришел к старцу. Радостный такой. «Спасибо тебе, мудрый старец, совсем хорошо мне жить теперь стало».

В складе стоял хохот. Смеялись все — дружно, весело, от души.

— Вот и у вас получается, товарищи, как у того мужика, — продолжал Фиолетов. — Сначала вас капиталисты прижали так, что дышать нечем стало, а потом начали понемногу отпускать, подачки вам бросать: то кусок мыла, то рукавицы, а кое-кому и наградные к празднику, десять целковых, — вам вроде бы и полегчало. И невдомек кое-кому, что от этих подачек ничего у вас в жизни не изменилось, что остались вы у разбитого корыта, в нищете и бесправии. Вам бы взять да швырнуть эти подачки в физиономию капиталисту. Потому что не крохи нам нужны, а все! Ан нет, христосик Илья призывает вас: будьте смирненькими, берите, что дают, да еще и в ножки дающему поклонитесь…

— Демагогия! — закричал Шендриков. — Вы сначала обеспечьте рабочих едой…

— И фартуками, — перебил его Фиолетов.

— Да, и фартуками. Фартук нужен рабочему. Он ближе ему, чем призрачная революция в России.

— Это смотря для кого. Вы, меньшевики, ратуете за рукавицы и фартуки, а мы — за свержение самодержавия.

— Всего-навсего, — иронически заметил Илья, улыбаясь и показывая острые, как у хорька, зубы.

— Да, всего-навсего! — с вызовом ответил Фиолетов. — Никакие экономические завоевания не могут быть прочны, если рабочие и впредь будут оставаться бесправными. А они будут оставаться бесправными столько времени сколько будет держаться на Руси самодержавный строй. Вы, меньшевики, хотите, чтобы рабочие боролись лишь до тех пор, покуда будут им даны рукавицы и фартуки, а мы за то, чтобы они боролись до того момента, пока сами не станут хозяевами страны.

— Не слушайте, товарищи, этого фанатика! — Илья вскочил на помост. — Разве вы не видите, что этот левак, этот политикан против того, чтобы рабочий зажил лучше… Не слушайте его, он продался интеллигентам!

— А ты кому продался? — послышался из толпы грозный голос. — Долой его!

Шендриков задохнулся от злости. Его холодные, как льдинки, глаза остановились на Фиолетове.

— Придет революция, и мы, рабочие, таких, как ты, на фонарях вешать будем, — сказал он сквозь зубы.

Дальше ему говорить не пришлось. Несколько парней, сидевших с ним рядом, подтолкнули его взашей к широко открытой двери склада. Фиолетов наблюдал за этой сценой с явным удовольствием.

Стоял гнилой и зябкий декабрь 1904 года. Несколько раз на день дождь сменялся мокрым снегом и ветер с силой швырял в лицо тяжелые хлопья. Часто снег не успевал растаять, забивал колеи конно-железной дороги, и вагончики конки переворачивались. Напуганные пассажиры перестали в них ездить, предпочитая извозчиков. Иногда выглядывало солнце, и тогда хотелось снять теплое пальто, но набегала туча, и снова становилось холодно и неуютно.

Бакинцы, однако, радовались наступившим холодам: пошла на убыль эпидемия холеры. Она началась еще летом, докатилась из Персии. В газетах писали, что в столице этого соседнего государства умирало ежедневно по полторы тысячи человек.