До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове

Приехавший в Баку министр труда Временного правительства Матвей Иванович Скобелев был сыном гласного Бакинской думы. Он уже давно жил в столице, но на родину наведывался часто, и в партийных кругах его знали как человека, отстаивавшего крайне правые меньшевистские взгляды. Несколько лет назад с ним на одном из диспутов схватился Фиолетов, и на душе у Скобелева остался неприятный осадок от ощутительного поражения, которое ему пришлось испытать в споре.

Фиолетов столкнулся с ним случайно на улице, и Скобелев первый остановил его. Они разговорились.

— Как вы думаете, Иван Тимофеевич, почему так неудачно для рабочих складывается обсуждение коллективного договора? — спросил Скобелев.

— Думаю, что в этом в большей мере виновата партия, к которой вы принадлежите, и стойкость капиталистов, основанная на поддержке правительства, в котором вы занимаете столь высокий пост.

Скобелев деланно рассмеялся.

— Вы остались таким же, как и десять лет назад.

— Вы правы, большевики не меняют своих убеждений.

Разговор снова переключился на коллективный договор, точнее, на пункт об увольнения рабочих.

— Ведь это же упрямство, Иван Тимофеевич, — сказал Скобелев. — Вы видите, что хозяева идут почти на все требования профсоюза. Стоит ли срывать переговоры из-за одного пункта?

— Нет, это не упрямство. Я вам скажу, что рабочие скорее пойдут на уступки в заработной плате, не будут упираться из-за пятачка, но от пункта, который их должен оградить от произвола хозяина, они не откажутся.

…Упрямился не Фиолетов, а нефтяные тузы. И тогда большевики решились на крайнюю меру. 21 сентября промышленио-заводская комиссия послала нефтепромышленникам ультиматум. Ответа в назначенный срок не последовало, и комиссия постановила: считать себя стачечным комитетом, во главе комитета поставить Джапаридзе и начать забастовку 27 сентября.

Фиолетов был бледен, когда читал постановление стачкома: «Всякий, кто начнет или кончит забастовку раньше срока, — тот изменник рабочего класса».

Всю ночь он провел на промыслах среди рабочих. Настало пасмурное, неуютное утро. Развиднелось поздно, Фиолетов посмотрел на часы:

— Сейчас загудят…

Рядом стоял Абдула с револьвером на боку. По решению стачкома промыслы на время забастовки охранялись, и Абдулу назначили начальником военизированного звена. Ровно в восемь над промышленными районами Баку протяжно и тревожно загудели гудки, возвещавшие о начале забастовки. Не первый раз Фиолетов слушал их, призывавших к стачке, а все не мог привыкнуть, и зябкий холодок пробежал у него по спине. Началось…

Днем он зашел в редакцию «Бакинского рабочего», чтобы отдать заметку о ходе стачки, и увидел Джапаридзе.

— А, Ванечка! Написали? — спросил Джапаридзе. — Очень хорошо… Послушайте, какую резолюцию принесли рабочие товарищества «Нефть». — Он взял со стола листок. — «Если нефтепромышленники откажутся утвердить коллективный договор, применить к ним тот же способ борьбы, какой они применяли к нам: арестовать, годных отправить на фронт, остальных в тюрьму, а предприятия реквизировать». До гениальности просто — ре-кви-зи-ро-вать! — Он хотел посмотреть на Фиолетова, но его рядом уже не оказалось…

Наступил пятый день забастовки. Все эти дни Фиолетов вел переговоры с промышленниками и об итогах докладывал стачкому. В тот день он пришел на заседание возбужденный и радостный.

— Товарищи! Победа! — крикнул он на ходу. — Они согласны на все наши условия. Сегодня будет подписан договор.

На этот раз ликование было всеобщим. На минуту забылись распри, споры, взаимные оскорбления, обиды.

Все встали, и под сводами зала зазвучали неумирающие слова «Марсельезы».

— Бегом в редакцию, генацвале! — Джапаридзе подхватил Фиолетова под руку. — Первыми сообщим Степану Георгиевичу новость.

В вестибюле их остановил Рамишвили.

— Вы победили не только нефтепромышленников, но и меня, — сказал он, скупо улыбаясь. — Приветствую победителей!

Глава вторая

В городских газетах опубликовали списки гласных. От большевиков в думу прошло шестнадцать человек, и среди них был Фиолетов. Кадеты удовольствовались шестью местами.

— А что я говорила, Ванечка, — сказала Ольга. — Вот ты и гласный. Будешь сидеть рядом с самим господином Тагиевым.

— Я буду сидеть, Леля, рядом с Алешей, Мешади, Степаном, Яковом…

— Прости, Ванечка, я не хотела тебя обидеть. Да и зачем тебе сидеть рядом с действительным статским советником… Он все еще свои ленты и ордена не снял. Сама вчера видела.

— Ничего, скоро снимет.

— А тебе, Ванечка, и снимать нечего. — Она улыбнулась. — Не жаловал тебя наградами царь-батюшка.

— Зато теперь народ жалует!

Ему вдруг захотелось по-мальчишески похвастать перед ней, и он стал выкладывать на стол свои документы, с которыми не расставался и носил в боковом кармане кожаной куртки.