До последнего дыхания. Повесть об Иване Фиолетове

Бои продолжались три дня. Интернациональный отряд вместе с дружиной Бакинского комитета штурмовал особняк «Исмаилия», где засел штаб «дикой» дивизии. Когда положение мятежников стало безнадежным, оттуда бежали остатки штабистов.

Стрельба прекратилась, но еще долго тушили пожары. Город постепенно принимал свой обычный вид, открылись магазины, заработали прохмыслы. Фиолетов вдруг заметил, что светит солнце и пахнет весной. Навстречу попался один из покаявшихся и прощенных великодушным Шаумяном мусаватистов. Криво улыбаясь, он что-то пробормотал об армяно-турецкой резне, вроде той, что была в девятьсот пятом.

— Какая к черту резня! — обозлился Фиолетов. — В Баку сейчас была самая настоящая гражданская война, развязанная вашей партией. Вот так.

Встреча не испортила ему настроения, Насвистывая, он направился на заседание Совета и по шуму, царившему в вестибюле, понял, что оно будет довольно бурным. Более трехсот членов Совета заполнили помещение. Суетился меньшевик Айолло. Он плюхался на стул, вскакивал, подбегал то к одному из своих единомышленников, то к другому, ронял пенсне, подхватывал его на лету и что-то говорил, говорил.

Быстрой походкой Шаумян поднялся по ступенькам на сцену и подошел к трибуне. Он говорил, взвешивая каждое слово. Его речь была выстрадана долгими раздумьями над судьбой пролетариата Баку. Он говорил о новом правительстве, все помыслы которого будут направлены на то, чтобы организовать трудовую рабочую коммуну. Только двум партпям под силу решить подобную задачу — большевикам и левым эсерам.

Какой вой поднялся в той стороне зала, где сидели представители правых партий! Бил себя в грудь Айолло, выставляя в качестве заслуги то, что он не участвовал в мятеже. Саакян бросил в лицо Шаумяну обвинение в том, что тот выступал не от имени Совета или Комитета революционной обороны, а от большевиков.

— Если передо мной будет стоять вопрос: Совет или партия — я выберу Совет, — крикнул он.

Меньшевики и эсеры, все, как один, требовали своего участия в правительстве, в Совете. Они рвались к власти.

Резолюция, которую внес Шаумян, тоже обсуждалась заранее. Фиолетов не мог забыть горящих глаз Шаумяна, когда вчера в тесной комнате, где собрались большевики — члены Бакинского комитета, он рисовал перед ними картину будущей Бакинской коммуны, общества, в котором приобретут изначальную чистоту такие затасканные капитализмом понятия, как свобода, братство, равенство. Фата-морганой, прекрасной утопией рисовалось будущее общество воображению великих мечтателей Кампанеллы и Томаса Мора. Теперь их мечта сбудется, осуществится во плоти своей на прокаленной солнцем земле Апшерона и станет примером для всей России.

— …Усилить Красную Армию, — продолжал Шаумян, заглядывая в набросанную на листке бумаги резолюцию. — Провести ряд социальных мероприятий для улучшения экономического положения рабочих и городской бедноты… Усилить агитацию и организационную работу среди мусульманских рабочих… борьбу против национализма вообще, и в частности против армянского национализма. Армянский национальный совет должен быть упразднен, национальные полки расформированы и слиты с интернациональной Советской Красной Армией!

Сейчас эти слова донеслись с трибуны; члены партии «Дашнакцутюн» возмущенно затопали ногами, и Шаумяну пришлось долго ждать, пока утихнет шум…

Заключительную часть резолюции он произнес не повышая голоса и, как показалось Фиолетову, излишне буднично. Но именно она вызвала в зале шквал аплодисментов.

— Создать Совет Народных Комиссаров Бакинской губернии. В интересах однородности и последовательности своей политики он должен состоять из представителей левого блока.

Фиолетов на секунду зажмурился, уйдя в себя. Он почувствовал историческое значение этой минуты, минуты, когда родилась Бакинская коммуна, Трудовая коммуна города Баку, как ее назвал один из выступавших. Его вернул к действительности торжественный голос Шаумяна:

— Кто за эту резолюцию… (Рука Фиолетова рванулась кверху.) Сто двадцать четыре. Против — двое.

Аплодисменты смешались с возбужденными голосами, с одиночными выкриками справа «Позор!» и громкими, долгими возгласами «Браво!», доносившимися из разных концов зала.

Наконец Шаумян объявил заседание закрытым, но тут же спохватился и попросил всех задержаться еще на минуту.

— Товарищи, — сказал он. — Недавно у одной нашей советской четы родился сын, и вот мы уже видим его мать среди нас, готовую принять активное участие во всей нашей работе. Предлагаю приветствовать и нового маленького советского гражданина, и его мать — Надежду Николаевну Колесникову!

— Что с тобой, Ванечка? Вид у тебя какой-то странный… — этими словами встретила мужа Ольга.

— Видишь ли, Леля… — Он в нерешительности запнулся. — Видишь ли, меня только что избрали комиссаром…

Ольга радостно всплеснула руками:

— Комиссаром!

— …по делам народного хозяйства.

Ольга подбежала к мужу и, как в первые дни их совместной жизни, звонко поцеловала его в губы. Он что-то бессвязное и ласковое пробормотал в ответ, взял ее руки, прижал к своей щеке и долго не отпускал их.