До последнего солдата

– Попробовал бы сказать, что лучше. Смотри мне, пристрелю. Когда я уже была в девятом классе, к нам в школу прибыла новая учительница украинского языка. Киевлянка. Жена заместителя начальника лагеря. Того самого. Она казалась мне такой красивой и настолько суровой и недоступной, что по грешности своей девичьей я не раз спрашивала себя: неужели и она тоже… ну это… как все, с мужиками. Как любая сельская баба. Неужели и ее мужики… тоже? Не верилось как-то. Казалось, что учительницы – особенно эта, городская, – какие-то особенные. Ты ведь тоже впервые с учительницей переспал.

– Впервые, – непроизвольно как-то вырвалось у Андрея, о чем он тотчас же пожалел, почувствовав себя неловко перед Клавдией. – Только не переспал, а так, немного поласкал. Но осознание того, что ласкаешь не просто женщину, а учительницу, – да, признаюсь, на психику это здорово давило. Но только ты…

– Не боись, не выдам, – успокоила его Войтич. – У нас ведь с тобой теперь сугубо мужской разговор. А потому не ври. И вообще на будущее запомни: в постели я – женщина. На кухне тоже, а вот, во всех остальных житейских передрягах рассчитывай на меня, как на мужика. Потому и говорю, что здесь, в Каменоречье, буду стараться не отходить от тебя, оставаясь в роли телохранителя.

– Этого не будет, Калина. Никаких «телохранителей». И чтобы я никогда больше не слышал об этом.

– Понятно, стесняешься. Ничего, я ненавязчиво. Подстраховывая. Очень страшно потерять тебя.

– А себя?

– Я не знаю, что такое страх, капитан. По-моему, совершенно не знаю.

– Божест-вен-но.

– В самом деле, не вру. Почти не ощущаю его. Там, где на обычных, нормальных людей снисходит леденящий душу страх, на меня – леденящая душу ярость.

– Вот оно что! Спасибо, это многое проясняет в твоем характере.

– Нет-нет, внешне это почти никак не проявляется. Внешне я остаюсь спокойной, разве что иногда даю волю языку. Но когда должен появиться страх, у меня появляется ярость. Она-то и глушит любое другое чувство. А еще – терпеть не могу слез, особенно причитаний. Если кто-либо метнет в мою сторону нож или выстрелит-промажет, – еще могу простить. А плач-рев услышу – пристрелю, не задумываясь. Терпеть этого не могу. Веришь?

– Поверить в это так же трудно, как и не поверить. Но если страх действительно обходит тебя… Жаль, что ты не встретилась мне за линией фронта. Очень даже могла бы пригодиться. Появляться в городе в немецкой форме, с надежной женщиной – куда лучше, чем бродить в одиночку.

– Вот и подумай теперь над этим.

– Да поздновато думать, война уже идет к концу.

– Не так скоро она закончится, как тебе кажется. И потом, со мной что по ту, что по эту сторону фронта – надежно. То, что в конвое я немного «сзечилась», то есть от зеков словечек всяких и повадок нахваталась, пусть тебя не пугает. Нужно будет, стану вести себя, как польская аристократка. Опять не веришь?

– Почему же… Все может быть.

– Кстати, во мне ведь течет польская кровь. Стопроцентная, и почти голубая. Это я по отцу Войтич, кстати, тоже поляку, а по матери Даневская. Были в здешних краях такие гербовые шляхтичи Даневские. А, как тебе пани Даневская? Кончится война, перейду на фамилию матери. Все равно отец бросил нас, когда мне еще и двух лет не было. Хочешь, с завтрашнего дня предстану перед тобой польской шляхтянкой?

– Любопытно было бы взглянуть.

– Только пообещай, что станешь любить меня еще сильнее.

«Разве ты уже объяснился ей в любви?» – попробовал было возмутиться Беркут. Но только мысленно, про себя. Эта женщина все решительнее вторгалась в его жизнь, и с ней приходилось считаться.

3

Услышав шаги, капитан открыл занавешенные ресницами усталости глаза и резко оглянулся. При этом рука его мгновенно легла на кобуру. Но это был Глодов.

– Товарищ капитан, разрешите доложить.

– Слушаю, – бросил Беркут, не поднимаясь с низенького лежака, который смастерили для него на командном пункте солдаты-плотники. Сейчас он просто не в состоянии был подняться. Даже отворачиваться от холодной стены, которая однако приносила ему успокоение, становилось все труднее. Судя по всему, он смертельно устал, причем больше всего донимала бессонница.

Если любому из бойцов все же удавалось хотя бы часок-другой между обстрелами поспать, то у него почему-то не получалось. То вдруг начинал тревожить радист, то появлялись немцы, то… Калина.

– Я уточнил. Во время ночной операции погибли четыре бойца гарнизона. С разведчиком, которого вы пытались спасти, – пятеро. Двоих ранило. К счастью, легко. В числе погибших – старший лейтенант Корун.

– Что-что?! – вновь приоткрыл сами собой закрывшиеся глаза Андрей. – Что ты сказал, лейтенант?

– Погиб командир роты старший лейтенант Корун, – уточнил Глодов, исполнявший теперь обязанности заместителя коменданта гарнизона. – Извините, считал, что вам уже сообщили.

– Как это могло произойти?! Он ведь все время находился в укрытии, в нашем лазарете.