До последнего вздоха

— Одно моё слово, и ты не то что служанкой, цирковым пуделем станешь.

Ничего ему на это не ответив, я вскинула голову. Смотрела долго, до тех пор, пока он не повернулся. Только после того, как наши взгляды встретились, присела и стала собирать анкеты. Складывала одну поверх другой, стараясь не вчитываться в отпечатанные строчки. Но как на зло, обычно с таким трудом складывающиеся буквы превращались в слова, слова – в предложения. Почти все фотографии были постановочными, девочки – обнажёнными. Исключение составлял, так называемый, «неформат», к которому относилась и я.

— Тебе не мерзко от самого себя? — подошла и, перед тем как подать Алексу анкеты, подняла с пола рубашку.

Анкеты он не взял – взглядом указал на стол. Рубашка тоже осталась у меня в руках. Пока он надевал другую, из чёрного шёлка, я раздумывала, что ещё успела выучить в нём помимо того, как бурлит в его венах скрытая ярость.

— Где Надия? – голос вдруг окреп. Да и я сама, сказав имя дочери вслух, почувствовала себя лучше, сильнее. Что угодно между нами могло быть подделкой, она – нет. Средь всего этого сюрреализма её смехом, её улыбками тянулась нить. Та самая, путеводная и, возможно, единственная настоящая.

— Ты забыла, о чём я тебе говорил?

Сперва я подумала, он собирается забрать рубашку. Но Алекс просто сдавил мою кисть. Много раз я прятала руки в тепло его ладоней. В Швейцарии, когда мы выходили ночью на крыльцо затерянного в горах домика и стояли, наблюдая за снежинками, в прохладные осенние вечера в Париже. То, как он сейчас сжимал мою руку, не имело ничего общего с тем дарующим чувство защищённости теплом.

— Не люблю болтливых, Берта. Ещё хоть слово, и я подумаю, во сколько оценить каждый из твоих талантов.

— Где Надия? – процедила сквозь зубы, вырывая кисть.

Реакция Алекса оказалась стремительной. Он не то что не выпустил, буквально смял в своей. Я поморщилась от боли. Рубашка опять оказалась на полу, поднятый ею воздух щекотнул меня по голым ногам.

— Это тебя не касается, — намотал пояс халата на вторую ладонь.

Я упёрлась в Алекса свободной рукой. Старалась оттолкнуть. Пояс врезался в спину, в бок.

— Успокойся, — руку мою он выпустил. И пояс тоже, только дёрнул перед этим. Бант развязался, и Алекс пробрался ладонью под халат. Коснулся правого бедра. Взгляд в глаза. Я затихла на секунду и опять принялась вырываться. Теперь труда это не составило, потому что держать меня он и не думал.

— Успокоиться?! – едва справившись с собственными руками, запахнула халат, уловив, как Алекс, пройдясь по моему телу, задержался на татуировке. Когда наши взгляды вновь встретились, серебро его глаз было странно чернёным. Не желание, не угроза. Разгадать, что таится в тёмном блеске, оказалось выше моих сил.

— Где моя дочь?! – бросилась к нему, шипя. – С кем она? Отвечай, чёртов ублюдок! Отвечай, где она!

— У тебя нет дочери, — выговорил он.

Сперва я опешила, только спустя секунду смогла сообразить, что он имеет в виду. У Берты нет дочери. Остатки здравого смысла осыпались поверх лепестков растерзанной лилии.

— А что у меня есть?

— Ничего. У тебя нет ничего, Берта. А если ты не успокоишься, не будет и этого.

Глава 13.2

Больше я не прочитала ни строчки. Белая лилия на обложке книги напоминала мне об уязвимости перед Алексом, не признаться в которой было бы самообманом.

Запертая в четырёх стенах, я в полнейшем опустошении сидела на полу, не сводя взгляда с двери, и ждала. Ничего другого мне не оставалось. После того, как Алекс ушёл, воцарилась тишина: в коридоре, в доме. Только из воспоминаний до меня звоном колокольчика доносился смех Надии.

— Пошла вон! – что-то ударилось о стену снаружи. – Не уберёшься – найду тебе применение. Пошла! И ты тоже…

Собранная из переливающихся на солнце мозаичных стёкол картинка нашей недавней поездки в Испанию закружилась калейдоскопом и рассыпалась.

Снова грохот, женский вскрик.

— Я же сказал, мать твою!

Замок лязгнул, но дверь открылась не сразу. Звон разбитого стекла, мат и удар, от которого задрожали стены. После продлившейся вечность тишины звуки казались особенно громкими. Окон в комнате не было, как и часов, время превратилось в сплошную линию, похожую на мёртвую полоску кардиограммы. Ручка дёрнулась.

— Блядь! – дверь грохнула об стену.

Ввалившийся в комнату Алекс швырнул пиджак на столик, прямо на поднос с остатками фруктов и, найдя меня взглядом, отвернулся. Со звоном полетела посуда, пиджак свалился на пол, вслед за ним – графин. Алекс оскалился.

— Я не ясно сказал?! — развернулся он к застывшей на пороге комнаты Сабине. — Пошла вон! И пусть кто из псов только сюда сунется! Отправлю, блядь, ублажать на голубятню!

Новый хлопок двери отразился от стен. Посуда на подносе снова звякнула, стекающая с края струйка красным капала на светлый ковёр. Так могла бы течь кровь из моего раздавленного Алексом сердца.

С глухим рычанием он выдохнул. Поставил на стол пустую бутылку из-под виски. Когда он так надирался в последний раз? Я не могла вспомнить его в таком состоянии.