До последней строки

Он занес как-то в свой блокнот фразу из рассказа Бунина «Господин из Сан-Франциско»: «Люди и до сих пор еще больше всего дивятся и ни за что не хотят верить смерти». Сам Рябинин не дивился ей, не призывал себя не бояться ее и не исповедовал никакой утешающей философии, хотя бы наподобие той, что в различных вариантах встречается в литературе: человек не умирает, потому что он материализуется в созданном им. Нет, со смертью для человека кончается все. Но были моменты, когда Рябинину представлялось, как уже после его смерти Нина идет по земле, живет, радуется; в такие моменты собственная жизнь становилась для него несущественной и маловажной; существенно и важно, что есть и будет Нина. И в этой способности мысленно растворить себя в жизни Нины было что-то, что давало Рябинину неясное, но бесконечно счастливое ощущение своего бессмертия.

…Мимо, сворачивая с одной улицы на другую, проходил трамвай. Рябинин остановился, пережидая. Ниточка воспоминаний оборвалась. Бездумно глядя на трамвай, Рябинин произнес почему-то: «Постулаты..» Трамвай прошел, Рябинин побрел дальше, пересекая улицу, и повторил: «Постулаты». Вспомнился Орсанов: «Алексей Александрович, голубчик… я тоже достаточно посвящен в эти постулаты». Экое словечко! Его редко услышишь. Редко не редко, а Нина тоже как-то произнесла его: «И прочие постулаты». Она произнесла, запнувшись: «И прочие… постулаты».

Вспомнилось, когда и как это было.

Какое совпадение!.. «Алексей Александрович, голубчик, я тоже достаточно посвящен в эти постулаты..»

А может быть, не случайность?

Не потому ли Нина проявила такой интерес к этой поездке?

Ересь! И думать нечего! Ересь, ересь!

… «Вы раскусили этот орешек… и скорлупки бьют в мою сторону?»; «Выходит, вы читали, что я привез из Ямскова?»; «В глаза не видел»…

Но ведь Нина читала статью! Да, да, вчера. Читала, читала!

Перед обедом он пошел прогуляться, и, когда вернулся, Нина читала рукопись. Он обрадовался тогда: дочь читает его работу в рукописи! А прежде Нина и напечатанное-то пропускала. Он обрадовался!.

Так вот откуда ее интерес к его поездке в Ямсков!

Ересь, ересь…

Нет, все может быть. Все, все может быть!

Теперь Рябинин хотел лишь одного: скорее увидеть жену. Возможно, он услышит от Кати какие-то слова, от которых его предположение сразу же рассыплется, как несусветный вздор. Если бы случилось так! Если бы случилось!..

Только почувствовав, что совсем задыхается в спешке, он вспомнил о такси.

Шофер сам открыл дверцу и, встревоженный, готовый помочь, весь подался навстречу пассажиру. «Хорошо же, должно быть, я выгляжу», — мелькнуло в голове Рябинина.

II

У Нины были гости: девушка и два молодых человека. Все трое, видимо, постарше Нины. Сидели у включенного телевизора, но просматривали какой-то иллюстрированный журнал. При появлении Рябинина один из молодых людей встал, второй, приподнявшись, поклонился и, снова опустившись на стул, как-то заученно и лениво приобнял девушку, положив на ее плечи руку. Рябинин ответил общим поклоном и прошел во вторую половину комнаты.

Он несколько успокоился оттого, что застал в доме гостей.

Екатерина Ивановна была на работе. Не зажигая света, Рябинин прилег на диван против открытой двери.

Молодежь продолжала просматривать журнал, то перебрасываясь скупыми замечаниями, то вдруг возбуждаясь и вступая в шумный обмен мнениями.

Рябинин различал лишь отдельные фразы, — мешал включенный телевизор, — «Отлично!», «Я считаю его гениальным…», «Мане — это не Моне…», «Знаменитый гвоздь в «Черном обелиске…», «В Штатах принято…», «Ирвинг Стоун прав…», «У нас в Союзе не издавалось…», «Скучища, как у Льва Толстого…»

Он никогда не сказал бы «в Штатах», сказал бы «в США»; и уж конечно никогда не употребил бы это урезанное — «у нас в Союзе»… Ремарк ему наскучил, и он перестал читать его книги, ибо терпеть не мог ничего унылого, лишенного борьбы и ясного социального идеала. И, наоборот, огорчался, когда молодые с кощунственной небрежностью отзывались о Льве Толстом, хотя и верил, точнее, хотел верить, что они просто еще не успели понять, какой это величайший в мире поток мудрости и красоты — Лев Толстой.

Он перевел взгляд на телевизор. В маленьком прямоугольнике экрана — группа людей. Двумя рядами: Впереди сидели женщины, за ними стояли мужчины. Седые волосы, посверкивающие очки, опершиеся на спинки стульев стариковские руки.

Рябинин узнал их. Со многими из них ему доводилось встречаться, с некоторыми много раз. О двух он писал.

Они пели:

Наш враг над тобой не глумился,
Кругом тебя были свои…
Мы сами, родимый, закрыли
Орлиные очи твои…

Он уже слыхал от кого-то, что старые большевики города решили создать хор и выступить по телевидению во время передач для молодежи.

Значит, они осуществили задуманное.

Их голоса дрожали потому, что песни волновали поющих, и еще потому, что эти люди ничего не умели делать равнодушно.