До поворота (Кровавый Крым)

Вкрадчивые слова падали в душу, вызывая желание поверить, отдаться этому голосу. Второй укол оказался болезненнее — потные ладошки дрожали, пальцы с трудом поймали вену.

— Фу, ты не представляешь, как трудно работать без врача: вшили бы мы тебе электродики какие-нибудь — и привет, будь здоров. Эх, надо было мне в медицинский поступать. Ну, что, дружок? Как дела? — он снова занял свое место за столом. — Как тебя зовут?

— Вячеслав.

— Ты знаешь эту девочку? — поставил вперед голову.

— Да.

— Кто это?

— Из мешка, ее Гоген рисовал, когда на Таити жил…

— Как ее зовут?

— Маришка, — окуда-то выплыло имя.

— Хорошо, умница! А кто написл в книге? — Евгений Альбертович протянл вперед серую голову на обложке.

— Виан.

— Кто сделал здесь надпись? — он раскрыл на непонятных буквах.

— Не знаю.

— Что здесь написано?

— Не знаю. Я хочу пописать.

— Писай! — почему-то лицо говорившего стало приобретать неетественно большие размеры, но Слава отвлекся на ручеек, моча смешивалась с кровью. Ручеек стекал с ноги на пол и подбирался к мясного цвета лапам стола, но путь ему преградила грязная тряпка.

— Как тебя зовут?

— Вячеслав.

Наверное, этот человек обижает его, он не хочет вернуть его маме.

— Откуда эта книга у тебя, кто ее дал?

— Она из мешка.

— Какого?

— С головами.

— Ты ее читал?

— Да.

— Понравилось?

— Нет.

— Здесь написано, что Мила мертва. Ты ее убил?

— Нет.

— Где она?

— На горе.

— Какой? — пальцы вцепились в толстую столешницу.

— Чуфут-Кале.

Допрашивающий издал неопределенный звук: не то стон, не то рык. Но Славе стало страшно, он забился, пытаясь вырваться, проваливаясь в вертящуюся пустоту:

— Пусти меня, не хочу… Я не буду. — лопнул один из ремней, сдерживавших ноги, отлипали и попадали серыми мышиными бляшками на белый пол датчики, нехотя, как облетают с деревьев первые листья. Задумчиво смотрели глаза на его брыкающееся тело. Возможно, им это доставляло удовольствие, но в целом Евгений Альбертович был слегка разочарован. Подключив селектор, отдал какое-то распоряжение и стал ждать, пока Слава не утихнет.

— Ну, что? Как ты себя чувствуешь?

В ответ Слава только облизал пересохшие губы.

— Бедный мальчик! У тебя сильная воля. Ты знаешь об этом? Доза была лошадиная. Что нам теперь с тобой делать, а?

Вот и я даже не знаю… Повисишь пока.

Но он все не уходил, мучительно растягивая минуты унижения. Только через какое-то время его привел в чувство тихий телефонный треск. Будто что-то вспомнив, Евгений Альбертович встрепенулся, вытер тряпочкой потные ладошки, откашлялся и, не торопясь, снял трубку:

— Да, — бархатистый тембр восхитил Славу. — Нет, лапуль, я занят. Да, очень занят. Но, зайчик мой! Ты меня ставишь в дурацкое положение. Нет, женщин здесь нет. Нет, я не вру. Когда я тебя обманывал?! Варенька, солнце мое. Ты пойми, у меня дела. Я за-нят! Де-ла! Нет, спускаться не надо. Да, я ищу нашу дочь. Ее похитил Луис, но, уверяю тебя, все будет в поряде. Да, я уже послал людей… Ну, что ты все время волнуешься? Тебе вредно. Побереги нервы, дорогая! Подумай о своем здоровье.

Еще некоторое время Евгений Альбертович сидел, тихо слушая слабый шелест в трубке, глаза его остановились на кробочке с ампулами и замерли, неестественно расширившись, по нижней отвалившейся губе потекла слюнка. Как-то незаметно, сам-собой, Слава провалился в ласковое небытие.

Очнулся он от едкого запаха, скребущего по мозгам, как наждак по аллюминию. Все было убрано, пол вытерт, разбросанные датчики аккуратно уложены в коробочку, стол пуст — лишь белый телефон возвышается. Евгений Альбертович заботливо водил под славиным носом ваткой с нашатырем, в оттопырнной руке — опять шприц.

— Ну вот и хорошо, вот и славно, — он снова заворковал, всаживая тупую иглу.

— Сейчас я тебе сульфазинчику сделаю. Им, родным, в сумасшедших домах вашего брата лечат! Так что, выздоравливай.

Этот укол был самым болезненным. Казалось, по венам из шприца потекло расплавленное олово. Евгений Альбертович нежно потрепал заплаканную славину щечку, вернулся к столу и, выкинув шприц с ваткой, включил селектор.

— Да. — нежный голос пробил в ушах раскатами грома.

— Фрида, проследите, чтобы Варвара Михална вовремя приняла лекарство.

— Конечно, Евгений Альбертович. Все?

— Да, — Евгений Альбертович выключил селектор и водрузил на стол портативную видеокамеру, поелозил, устанавливая. — Вот так хорошо! — он весело подмигнул Славе. — Будет чем Милочку порадовать. А то, видишь ли, скучно ей!

И на Славу обрушился ад.

Все мускулы пытались сократиться сами собой — и не могли. Тело скрутило гигантским напряжением, и в то же время страшно хотелось спать. И кричать. И молчать. И ругаться. И улыбаться. Расплавленное олово плескалось в венах, ударяя волнами твердой боли то по голове, то по солнечному сплетению. При этом сознание полностью прояснилось.

«Кого же этим лечат?!» — с ужасом думал Слава.