До поворота (Кровавый Крым)

Больше ничего интересного в салоне не обнаружилось, возиться с багажником было лень — Слава прихватил только аптечку, курицу упаковал понадежнее и, подумав, втиснул рядом пистолет. А кробочку патронов запихал в карман.

— Все, пошли, — он с сомнением оглядел растерзанный жигуль: по всем правилам надо его сжечь, как это делали бандиты. От воспоминаний передернуло плечи: «А ну их, эти отпечатки пальцев!» Потихоньку стало сереть небо, чернота отступала, всасывалась в щели домов, забивалась в канавы, как талый снег весной. Сашок заметно торопился, Слава еле успевал за ним, дурацкая сумка вконец натерла плечи, чего он с ней носится? Нырнув в очередной поворот, пацан пролез под забор, велел обождать. Слава присел на скошенную лавочку. Тело казалось сделанным из тяжелого усталого теста. Огромное молодое солнце вызывало восторг и одновременно почему-то рвоту: яркий свет окончательно вымел, опустошил неестественно легкую голову, и от этого в животе что-то резко перекатилось, потом еще и еще раз, сложило вчетверо, как тетрадный лист. Совершенно ослепший, Слава ввалился в ближайшую калитку, где уже слышалось начало дня — кто-то покашливал, хамски орал петух. Дверь в сортир была открыта настежь — скорее, закрыть. С утра в сортире чисто и даже уютно, только запах хлорки непривычно отбивает обоняние…

— Бек, какая свинья так долго срет? — громыхали голоса совсем рядом; казалось, чуть громче — и его картонный домик рухнет.

— Что, Фомич, не терпится шоколадный цех прочистить?

— Братва, что за шухер-то вчера был?

— А ты у Жоры спроси! Ему виднее, — тяжелый кулак нескоько раз опустился на струганные доски двери.

— Ну и погром! Бек, ты буянил, больше некому!

— И машину тоже угнал, — кулак опять прошелся по хлипкой фанере. — И там я сечас сижу…

— М-м-ммуж-жики, поссать д-дайте, ей богу…

— Что, Кузнечик, неужто и тебя Жора в такую рань смог растолкать?! Ну, дела!

— Слышь, мужики, а товар-то у нас в той был, в этой пусто…

— Жора, погоди. Мы и арсенал весь туда сложили…

— Да, как ты сказал, так все и сделали! Жора, ты бабу-то хорошо знаешь? Ты всю ночь с ней в доме был…ой, Жор, брюки одни… ой, по почке не бей!.. Падла в сортире засел… я ж не отстираюсь!!!

— Гей, мужики, вы тут погром устроили, — раскатистый женский голос перекрыл все остальные, — Индюка подавили, да что это такое! Забор снесли… На тыщ сто убытку старыми — забор снесли, сарай покорежен!!! Не открою сортир!!! Хоть режь не открою! Плати, давай, или выметайтесь, чтоб духу не было!!! Через пять минут. Вон, участковый пришел, — голос прервался на минуту, — Степаныч, беда у меня: хулиганы у постояльцев машину увели, погром-то какой! Сам посмотри! Степаныч, родненький, да ей богу же я не причем… — женский голос удалился, завывая.

— Так, ребята, машина ваша, значит, у проселка, уберите с глаз долой, как говориться. Нас тут ОМОН центральный проверяет, сами понимаете. Доложить-то мы доложим, а лишний шум ни к чему, так что давайте поскорее отсюда…

— Ну, Степаныч, ты дорогой наш. Ну, выручил, ну, спасибо…

— «Спасибу» на хлеб не намажешь…

— Ясное дело, держи. Хватит?..

Голоса стихли, донесся звук отъезжающей машины.

— Слав, выходи, — Сашок осторожно поскреб дверь, — нашел я ее.

— Ох, — согнувшись пополам, Слава еле выполз наружу, — Сальмонеллез у меня, наверное. Помираю.

— Да ты, че?! — подхватив друга, мальчишка втащил его в пристройку и осторожно уложил на постель. — Вот, отдохни, — перетряхнул сумку, — ты ж ихнюю аптечку брал… Волокордин, димедрол, ага — ношпа! Нормальные люди, на хрена им столько ношпы? Десять банок!

— Ой, не могу, — попытавшись встать, Слава чуть не расстался с собственным телом, которое и не думало шевелиться.

— На, глотай. Мать меня всегда ей кормит. Только у нас она желтая. Может тебе еще одну? Жива твоя, жива-здорова! Эти жлобы ее бросили, спит. У Верки в комнате…

— Уходить нам надо. Скорее!

— Че, разбудить ее?

— Да.

— Ну, ты как, не сдохнешь?

— Не.

— Смотри, помрешь — с меня мать шкуру спустит.